– Я у нее духи разбил, – ухмыльнулся Федька.
– Зачем?
– Да ну ее… Стоит перед зеркалом – кудри навивает, зараза, Сенечку Зенина ждет.
– А тебе что? Пусть гуляют. Все-таки учитель.
– Какой он учитель? Лапти обует – и пойдет по селам гармонь свою в лотерею разыгрывать… Шаромыжник он.
– Слушай, правда, что к вашей Мане Возвышаев ходит?
– Какой Возвышаев? – Федька свалил кепку на затылок.
– Не дури! Председатель рика… А Успенскому она будто от ворот поворот сделала?
– Я с начальством не якшаюсь, – Федька стеганул по лошадям и свернул в проулок.
Путь к лощине лежал через овраг по новому деревянному мосту, мимо кирпичного завода, дальше по горбине зеленеющих оржей, потом будет еще овраг с красными обрывистыми берегами, прозванный за отдаленность и глушь Волчьим, а потом уж лощина – низкая болотистая ендова, заросшая мелким кустарником и некошеной травой. В эту лощину и гоняли по весне лошадей в ночное.
Солнце уже скрылось за дальним увалом зеленеющих озимых, но небо еще полно было золотистого света, воздух недвижен и вязок, теплый, душный, с тем полынно-горьковатым сухим запахом пыли, который оставляет по себе уходящий жаркий летний день. В эту пору отчетливо слышны бывают все деревенские звуки: и дальний собачий брех, и заливистый петушиный крик, и глухое шлепанье копыт о пыльную дорогу.
Ребята пересекли овраг, гулко протопали по бревенчатому настилу моста, поднялись на бугор к кирпичному заводу.
– Из стариков кто-нибудь приедет? – спросил Федька Маклак.
– Обещал приехать дядя Максим…
– Жеребец, что ли?
– Ен самый…
– Значит, живем, – сказал Федька. – Есть на кого лошадей оставить… А то мелюзга сопатая волков испугается… Лошадей пораспустят…
– Дядя Максим просил дровец привезти. Говорит, кустарник весь прочистили, сушняка нет. А от сырья один дым да вонь. Давай на кирпичный завернем, – предложил Чувал. – Снимем с сарая несколько сухих приметин – вот и дрова.
– Ты что? Амвросимов здесь днюет и ночует. Еще из ружья вдарит за эту приметину.
– Плевать нам на Амвросимовых! Поехали к артельным сараям. Вон к тем, дальним.
– А там Ваня Чекмарь сторожит.
– Дома он сидит… Я проезжал мимо. Васютка кулеш варила, а он на завалинке матерился. Ты, говорит, окна соломой завалил? А я ему – она с крыши свалилась. У вас не изба, а сорочье гнездо.
Маклак и Чувал переглянулись и захохотали. Позавчера, возвращаясь с улицы, они надергали в защитке по охапке соломы и завалили оба окна Васюткиной избы. Окна-то маленькие да на вершок от завалинки. Она и спала до Ванина прихода, думала – все еще ночь. Стадо проспала. Коза недоеной осталась… блеет, а та дрыхнет.
