У Скобликовых был накрыт праздничный стол: скатерть белая, голландского полотна, узором тканная, с красной каймой и длинными вишневыми кистями; салфетки к ней положены тоже белые в красную клетку с темно-бордовой бахромой; бокалы и рюмки чистого хрусталя с королевской короной, потрешь ободок, чокнешься – звенят, как малиновые колокольчики. Серебро столовое положили с вензелями, фамильное… Слава богу, хоть столовое убранство да сохранилось.
Сам хозяин надел кофейный костюм в светлую полоску и красный тюльпан в петлицу продел.
Все у него было крупным: и нос, и уши, и вислый, как у мирского быка, подбородок, в плечах не обхватишь, раздался, как старый осокорь. Свои седые косматые брови он чуть тронул тушью, да еще кочетом прошелся перед зеркалом.
– Папка жених! – прыснула Анюта, дочь его, двадцатилетняя красавица с темными волосами, зачесанными назад и затянутыми до полированного блеска в огромный пучок. На ней было зеленое шумное платье, с белым кружевным передником, в котором она прислуживала за столом.
Даже Ефимовна, тоже крупная, как хозяин, старуха с темным усталым лицом, принарядилась в черное платье из плотного крепа с шитьем и мережкой на груди.
И только один Сашка оделся по-простецки – он был без пиджака, в батистовой белой рубашке с откладным воротником и закатанными рукавами.
Он привел с собой Бабосова да Успенского с Марией, явились прямо с бегов.
– А-а, рысаки прикатили! – приветствовал их на пороге Михаил Николаевич. – Ну, кто кого объегорил?
– Вон кто виноват, – кивнул Саша на Успенского. – Знаток конских нравов.
– Проигрались?
– Васька Сноп подвел… Задергал, стервец, жеребца, – оправдывался Успенский. – У меня чутье верное: я еще на разминке видел – Квашнин маховитее.
– Эге… А мы, дураки, верили тебе, – с грустью сказал Саша.
– А вы что, играли скопом? – спросил Михаил Николаевич.
– Меня прошу исключить, – сказал Бабосов. – Я за компанию люблю только пить водку.
Он увидел выбегающую из кухни Анюту и бросился к ней:
– Она мила, скажу меж нами!.. – продекламировал, ловя ее за локоть.
– Коля, не дури! У меня поднос.
Тот выхватил поднос с закусками и поспешно скаламбурил:
– Я хотел под ручку, а мне дали поднос.
Анюта с Машей расцеловались.
– Уж эти лошади… Мы вас ждали, чуть с голоду не померли, – надувая губы, говорила Анюта.
– И все это надо съесть? – спросила Мария, оглядывая полный стол закусок.
Тут и балык осетровый, и окорок, и темная корейка, и селедка-залом толщиною в руку, истекающая жиром красная рыба, и сыры…
