― Ну вот я и здесь.
― А твои родители думают, ты где?
― А у меня их нет. Я живу с дядькой, который как бы не в себе. Вся одежда, которую я сюда надевал, ― Николая. Теперь у меня и кое-какая своя появилась ― на твои деньги за позирование.
Гуннар ― онемел неловко и надолго. Потом подошел к двери и запер ее.
― Можно мне что-нибудь съесть? спросил Миккель. Я сам могу приготовить.
― Давай вместе что-нибудь приготовим. Яичницу с ветчиной, гренки с джемом. По большому стакану холодного молока. Но сначала пойдем наверх. Чтобы ты почувствовал себя как дома.
― Гуннар.
― Я здесь, Миккель. Нужно потренироваться. Миккель, Миккель.
― Мы друзья?
― Друзья.
Сокрушительные объятья.
― Сядь на кровать. Я столько раз видел, как ты раздеваешься, а сейчас сам это сделаю, начиная в этих узлов на шнурках, которые несомненно Николай затянул, не ты. Носки ― закваской воняют. Встань. Сейчас расстегнем одну рубашку ― от подмышек уксусом разит. Скаутский ремень. Сам выскальзывает, да? Молнию. Клянусь Богом лютеран, тебе нравится. Штаны и эти славные трусики -долой. Вот ты у нас в рабочей одежде Николая, но сам уже не Николай, а Миккель, и Шекспир ухмыляется с небес, только представь, а? Значит, я впервые вижу Миккеля в чем мама родила. Но поскольку сейчас прохладно, давай-ка, если только я ее тут найду, ага ― вот она, наденем на тебя вот это.
― Фуфайка. Королевская Академия Искусств. Ни фига себе.
― Она тебе как бы попу прикрывает чуть ли не до колен, и руки прячутся. На ― сверху американскую бейсболку, и пошли есть.
― Гуннар.
― Миккель.
39
Высокогорья Олимпа. Желтая осока по всему лугу. За ним ― острые голубые вершины, отороченные снегом. С холодного неба нырнул орел и уселся на поле желтой осоки.
Но когда он обернулся, орла уже не было, а сердце забилось так сильно, что дышать пришлось ртом, ― просто человек.
― Итак, промолвил человек на превосходном греческом языке, на котором не говорят ни в деревне, ни в городе, мы здесь.
― Где ж орел-то, Господин Человече? Он сцапал меня и от овечек меня утащил, и поволок по воздуху. Я глаза зажмурил, обмочился весь, молился. Где ж это мы?
― На Олимпе, в этом великом месте. Сейчас перевалим вон за тот холмик и окажемся во дворце, который правит миром, если не считать некоторых помех судьбы и необходимости, любви и времени, ибо они ― тираны для нас всех. Все недоброе приходит с севера. На юге времени же царь ― я.
― Никогда в жизни со мной такой катавасии не приключалось. Как же мне отсюда до дому-то добраться, а, Господин Человече? Потому как мне больше ничего и не надо, только до дому бы и поскорей.
