Оба стояли, наморщив лбы, и думали.
— Помнишь сигнал? Это, очевидно, кто-то из них играл зорю утром.
— Но зачем? — пожал плечами Реммер.
— Я и сам не знаю, — ответил Баратов. — Странно, Виктор, всё как-то выходит… Про какие планы он говорил? По-моему, надо бы ещё раз побывать на горе.
Посоветовались. Решили, что остаться нужно было бы. Но патронов не было, консервы были на исходе, даже спичек осталось мало. Решили тогда отправиться обратно к Золотому камню, в посёлок, запастись надолго необходимым и опять вернуться сюда.
Когда Реммер вернулся, он нашёл у себя на столе только что принесённую телеграмму. Её содержание так поразило своей неожиданностью, что он сел на стул и пожал плечами, совершенно ничего не понимая. Телеграфировала Вера и почему-то только уже из Чердыни о том, что она выехала сюда.
Этот безрассудно-взбалмошный поступок поставил его в тупик. Он нарушал все его планы и был совершенно непонятен ему.
Баратов тоже ничего не понимал. А дядя Иван и подавно. Оба стали прикидывать, взвешивать, стараясь найти объяснение, но ничего не могли придумать. Однако, успокоившись, пришли к заключению, что должно было случиться что-нибудь особо важное для того, чтобы Вера вопреки уговору, не списавшись предварительно и так неожиданно, решилась на этот поступок.
* * *
Через два часа в сумерках на оживлённых грязных узеньких улочках посёлка Реммер встретил человека, в котором узнал Запольского. Человек прошёл мимо, по-видимому, не заметив Реммера. И Виктору внезапно показалось, что между этой встречей и телеграммой есть какая-то связь.
Чтобы хоть немного разузнать что-либо, он направился к Штольцу, ибо, если Запольский успел уже зайти к нему, то, может быть, меж слов Виктор смог бы уловить что-либо у того.
Вошёл в большие заваленные сени. Было тихо. Отворил дверь. В комнате никого не было, но на столе стояла дымящаяся недоеденная тарелка борща. Очевидно, Штольц на минуту куда-то вышел. Реммер хотел повернуть обратно, как вдруг рванулся вперёд с широко открытыми и удивлёнными глазами… На столе лежала полетевшая с камнем в глубину подземного колодца его фляга.
Он не поверил своим глазам, взял её в руки. Конечно, его узенький ремешок, оборванный острием камня, и широкий треугольник от нехватающего куска кожи, вырванного им нечаянно ещё о борт моторной лодки.
Он положил флягу обратно. Вышел в тёмные, заваленные сёдлами и мешками сени и услышал на крыльце шаги. Рассчитывая, прежде чем уйти, пропустить в дом идущих, он спрятался в угол, за кошму. Прошёл Штольц. Реммер только высунулся — опять шаги: прошёл Запольский. И едва только Реммер увидел Запольского, как острое любопытство овладело им. Он чувствовал, что тут можно услышать кое-что для него интересное. Но прислушаться через толстую стену было невозможно.
