Вы ошиблись: Венеция дожей
Это рядом…
— говорит она, когда к ней врываются "новогодние сорванцы". В каком же смысле Венеция дожей оказывается рядом с Фонтанкой в Ленинграде? Правда, в одном из стихотворений она сравнивала Петербург с Венецией.
И пришел в наш град угрюмый
В предвечерний тихий час.
О Венеции подумал
И о Лондоне зараз35.
О Венеции — потому что в Петербурге много каналов… Но в «Поэме» не потому она говорит:
…Венеция дожей
Это рядом…
что Петербург напоминает ей Венецию. А потому же, почему в «Эпилоге» сказано:
Это где-то там — у Тобрука,
Это где-то здесь — за углом.
Ленинград ничуть не похож на Тобрук. Но это ахматовская расправа с пространством (Ленинград и Африка) и с временем — война у Тобрука сегодня, а за углом Фонтанки начнется завтра; маскарады бывали во времена "Венеции дожей" — а к ней ворвались накануне войны 41-го года, напомнив ей канун 14-го года.
В прозаической ремарке к «Эпилогу» сообщается, что Ленинград в развалинах, что время действия — июнь 42-го года — и что автор находится в 7000 километров от города. Но для памяти, для совести
…не существует время,
И для нее пространства в мире нет,
— а потому первые строки «Эпилога» возвращают нас к первым строфам первой части «Триптиха»: канун, опять канун 41-го года ("Сужается какой-то тайный круг…"36). Это и канун 41-го (в стихах) и 42-го (в ремарке); это и канун:
Нас несчастие не минует…
или
Смотрит в комнату старый клен
И, предвидя нашу разлуку…
— это и канун и уже совершившееся возмездие:
Пусть навек остановится время
На тобою данных часах,
но остановки времени нет, оно бежит назад:
И такая звезда глядела
В мой еще не брошенный дом…
(Марс накануне войны) и вперед:
Все вы мной любоваться могли бы,
Когда в брюхе летучей рыбы
Я от злой погони спаслась…
— это впереди, это уже не накануне войны, а во время осады:
И над Ладогой, и над лесом,
Словно та, одержимая бесом,
Как на Брокен ночной неслась.
"Эпилог" — он же и канун, он же и эпилог. Таково обращение Ахматовой с временем. С пространством еще свободнее: мало того что в ремарке голос автора звучит из Ташкента за семь тысяч километров от Фонтанного дома, нет, он звучит не только из эвакуации, но и из Колымы или из Норильска:
И я слышу даже отсюда
Неужели это не чудо!
Звуки голоса своего…
Это — "мой двойник на допрос идет" под охраной; охраняют его "два посланца Девки Безносой" — то есть посланцы смерти, — и предсмертно ее голос говорит:
За тебя я заплатила
Чистоганом,
Ровно десять лет ходила
