— Было приятно их повидать, — продолжала она. — Особенно Емелю. Он был какой-то очень светлый. Вспоминал, как мы вместе учились.
— Было дело, — кивнул Глеб. Ему тоже было что вспомнить.
— Он, кстати, недавно Маринку Цареву встретил. Он тебе не рассказывал?
— Нет.
Глеб напрягся. Суток не прошло, как Витя сказал: "Это все из-за Маринки Царевой", — и снова это изрядно позабытое имя. Первая красавица класса, исчезнувшая, по словам Феликса, сразу после выпуска, — почти как Глеб.
— У меня было ощущение, что между ними что-то есть… мне показалось, неслучайно он мне рассказал, когда все из комнаты вышли.
— Думаешь?
Вот странно. Никогда бы не подумал, что одноклассники могут заводить любовниц и друг другу изменять. Почему-то всегда казалось, что для них секс до сих пор — скорее тема для шуток, чем реальное действие. Глеб вспомнил, как много они шутили в школе о сексе… почти всегда о сексе. Так могут шутить только подростки, видевшие голых женщин лишь на репродукциях картин из Эрмитажа.
— Я не знаю. Вы же все в нее были тогда влюблены.
— Ну, только не я, — покачал головой Глеб. — Ну, Чак, Абрамов, Вольфсон… как, кстати, он поживает?
— Не знаю, — как-то раздраженно ответила Оксана. — Почему вы все думаете, что если мы оба живем в Америке, то общаемся друг с другом больше, чем вы с нами? Между нами четыре часа лета и три часа разницы. Впрочем, сейчас я специально взяла билет через Сан-Франциско, чтобы с ним повидаться.
— Привет ему передавай, — сказал Глеб, и тут зазвонил телефон. Феликс, еще один их одноклассник, которого Глеб видел раз в год.
— Привет, Железный, — сказал Глеб. — У меня Оксана как раз сидит.
— Она уже знает? — спросил Феликс мрачно.
— О чем?
Что-то сразу навалилось, что-то было в голосе Феликса, отчего позабытое ощущение ваты в воздухе на секунду опять вернулось. Серой, вязкой ваты, заполнявшей кухню — даже лица Оксаны не разглядеть.
— Что Мишка Емельянов вчера вечером застрелился.
Сквозь вату Глеб вышел из кухни, волоча за собой длинный телефонный шнур.
— Ты что?
— Никто не знает, в чем дело, — продолжал Феликс. — Ирка в истерике, Абрамова никто не может найти. Похоже, у них там неприятности в конторе.
— Боже мой, боже мой, — механически повторял Глеб. Перед глазами возникла женщина, что цеплялась руками за гроб и кричала: "Деточка мой, деточка!" — а поверх этой картины, точно в авангардном фильме, — утреннее лицо Абрамова, какое-то посеревшее от страха.
— Короче, похороны послезавтра, в два.
