— Хорошо, — говорю я.
Когда Дукаяку сообщают об этом, когда он слышит, что говорят о сумме в сто крон разом, он кажется безгранично смущенным и счастливым. И если глаза его не наполняются слезами счастья, то нечто подобное происходит с его мокрым носом.
— Аюнгилак, — говорит он и весь сияет.
И вот несколько часов спустя Дукаяк работает вовсю на борту лодки. Прежде всего он чистит каюту. Матрацы, занавеси и прочее проветриваются на палубе, каждый уголок и закоулок моется с мылом. Что касается ночного горшка и переносного трона уборной, принадлежавших последнему владельцу судна, то они уже переправлены на берег, на хранение.
* * *
Около 24 августа. Я сижу и пишу в доме, в котором сейчас еще некоторый беспорядок, но отныне и навсегда, если я захочу, это мой дом. Саламина домоправительница, кухарка, быть может, жена — короче говоря, «кифак» ушла со своими двумя детьми (я уже называю их нашими). Она вернется, как я полагаю, с провизией — чайками, рыбой или тюленьим мясом. Она приготовит еду для нас, уберет в доме, и так, постепенно, мы станем жить по заведенному распорядку гренландского домоводства.
Шаги в передней. Кто-то вытирает ноги о подстилку из мешковины. Саламина? Дверь открывается. Это Анна Зееб!
Но расскажу о Саламине и о последних трех или четырех днях. Сегодня вторник. Вернемся к прошлой пятнице.
Полдень. Анна и я упаковываем вещи для моей поездки в Уманак. Анна по моим указаниям аккуратно заворачивает провизию, укладывает ее в коробку для продуктов. Хлеб, масло, бекон, кофе, чай, молоко, сахар, соль, картошка, лук, шоколад и мясо чайки. Ровно в двенадцать мы должны выехать — Стьернебо и я. Анна поспешно снаряжает меня. Мы стоя едим бобы из одной миски.
— Вот это Анна и Кент, — говорю я и перемешиваю бобы ложкой.
— А это за здоровье Анны и Кента, — и мы пьем шнапс за наше здоровье.
Затем мы идем вместе вниз, на берег, и несем мои вещи. Там меня ждет ялик. Я сажусь в лодку, и мы отчаливаем. Так, провожаемый Анной, которая машет мне рукой из дверей нашего дома, я отплываю, чтобы найти себе другую кифак.
День был облачный. Временами шел дождь, но было тихо. Мотор работал превосходно, и через восемь с половиной часов мы прибыли в Уманак. Бестирер принял нас очень любезно, и за кофе мы стали обсуждать вопрос о моей кифак.
Я приехал, чтобы заполучить Саламину, о красоте и высоких качествах которой мне рассказывали. Но у Саламины трое детей, и она собиралась на зиму в Увкусигссат, чтобы жить там с семьей покойного мужа. Все считали, что при стольких детях толку не будет. Но подходящих женщин было очень мало — та, что работает у доктора, и еще одна. Эту вторую я увидел вечером. Маленькая старушка, сплетница. Бестирер назвал ее вечерней газетой.
