– Что это такое, черт возьми?! – заорала я, с размаху ткнув его журналом в грудь.
Он отступил с оскорбленным видом.
– Кажется, «Сайдлайнз», но грудью я читать не умею, так что наверняка сказать не могу. Боже правый, Эл! Что ты сделала со своими волосами?
Я огрела его второй раз, посильнее, чтобы сделать больно. Шон выхватил у меня журнал и взглянул на обложку.
– Хиллтоп Джотто, жеребец Бетси Стейнер. Ты его видела? С ума сойти, какой красавец!
– Это ты сказал журналисту, что я частный детектив?
Шон пожал плечами.
– Они спрашивали, кто ты. Надо же было что-нибудь сказать.
– Нет, не надо! Ты ничего не должен был говорить!
– Эл, ради бога, это же всего-навсего «Сайдлайнз». Не бушуй.
– Мое имя в этом долбаном журнале прочли уже тысячи людей. Теперь тысячам людей известно, где меня искать. Тогда уж сразу бы намалевал мне на груди мишень позаметнее!
Шон помрачнел.
– Материалы о выездке читают только специалисты. Да и те лишь ищут свои имена в отчетах о соревнованиях.
– Теперь тысячи людей думают, что я частный детектив!
– А что я должен был им сказать? Правду?
Произнесено это было таким тоном, будто хуже и придумать нельзя. И я поняла, что, пожалуй, так оно и есть.
– А если, например, «без комментариев»?
– Не очень интересно.
Я кивнула на Молли Сибрайт.
– Эта девчушка приехала сюда нанимать меня на работу. Думает, что я смогу помочь ей найти сестру.
– А вдруг да сможешь?
Не хотелось говорить вслух очевидные вещи: я и себе-то самой помочь не могу.
Шон лениво, равнодушно повел плечом и отдал мне журнал.
– Времени у тебя вагон, чем тебе еще заниматься?
Из конюшни показалась Ирина, ведя под уздцы Оливера – высокого, изящного, красивого, ни дать ни взять Шон в конском обличье. Шон вскочил в седло, а я покосилась на Молли Сибрайт. Она сидела на скамье, сложив руки на коленках. Я развернулась и пошла в конюшню, надеясь, что девчушка оставит меня в покое и уйдет.
На четырехглавом крюке рядом со старинным шкафчиком красного дерева, где хранились средства по уходу за кожаными изделиями, висела сбруя Д’Артаньяна. Я взяла с рабочего столика маленькую влажную губку, намылила ее глицериновым мылом и принялась протирать ремни, стараясь сосредоточиться только на необходимых для этого простых движениях.
– Вы очень грубы!
Краем глаза я видела ее: она стояла на пороге, плотно сжав губы и вытянувшись в струнку, насколько позволяли полтора метра роста.
– Да, очень. Одно из удовольствий, которые я себе позволяю, – плевать на все.
