, решил Струге. Но все-таки не выдержал. Уж слишком широкий штат осведомителей в свое время был у следователя прокуратуры Струге...
Зашел он к Поборникову в тот момент, когда он был один. Наклонился над столом и прошептал. Прошептал так тихо, что сам себя едва слышал:
– Что же ты, сука, делаешь?
– Ты о чем, Антон Павлович?! – вскипел Поборников, бывший юрист мясокомбината.
– О тех десяти тысячах долларов, что тебе за Артемова передали. Что же ты делаешь, судья?..
И вот сейчас – Пащенко. Знают, через кого обратиться. Но в отличие от них Вадим знает, что сейчас лучше ему рассказать правду, нежели Струге узнает об этом потом. А в том, что Струге узнает, прокурор не сомневался. Может, это и называется дружбой?
Подходя к дому, Антон передернул плечами. Он и сам уже стал путаться в понятиях. Дружба, игра, закон... Все перемешано, как навоз с соломой, которым обмазывают стены загона. Маленького крепкого помещения с едва видимыми оконцами, где держат скот. Чтобы не разбежался. Интересно, что на самом деле есть закон? Уверенность в том, что скот нужно держать в стойле, или закон – это тот самый, перемешанный с соломой, навоз?
Странно, что задуматься об этом пришлось лишь сейчас...
«Фольксвагена» перед подъездом Антона не было, зато у соседнего, словно фиговый листок на причинном месте, сиял перламутровой зеленью «BMW» пятой серии.
«Смена караула, – решил Антон, – вот и верь после этого слову вора».
Он почувствовал, как внутри его начинает закипать гнев. Они, эти засранцы, что, совсем нюх потеряли?! Или не понимают, с кем в игрушки играют?! Струге, зная свой характер и ведя с ним бесполезную затяжную войну, был уверен в том, что если не успокоится сейчас, то не успокоится вовсе. Пройдя мимо иномарки, он спокойно вошел в подъезд и, поднимаясь пешком по лестнице, осаживал себя бессмысленными фразами: «Спокойно, не нужно ни на что обращать внимания», «не стоит опускаться до криминальных разборок» и что-то еще. Не дойдя до своего этажа двух пролетов, он почувствовал, что взорвался и вместе с осколками его спокойствия улетают куда-то вдаль трезвый расчет и судейская степенность.
«Меня что, совсем ни за кого не считают?! Обалдели, жулики-разбойники?! А если я играть начну?»
Спохватившись, вспомнив, кто он есть такой, он тут же отогнал от себя мысли, которые мог позволить себе шесть лет назад. Вставил ключ в замочную скважину, открыл дверь и с силой ее захлопнул. Швырнув куртку в шкаф-прихожую, он потянул носом воздух.
