– Снежные демоны пришли, – со страхом сказала Зийна, крепче прижимаясь к нему.
– Нет, – возразил Конан, – нет. Просто ветер кружит снега.
Но он не испытывал в том уверенности; в танце белых змеек чудилось ему нечто завораживающее. Впрочем, они уже не были змейками.
Белые смерчи заметно выросли. Сначала они доставали всего лишь до колена, потом поднялись вровень с плечом и, наконец, превзошли человеческий рост – в два, в три раза, в десять раз… Они тянулись к невидимому небу, бросали в лицо Конану горсти ледяных игл, морозили кожу. Костер еще защищал; от него струилось тепло, и огненные языки, лизавшие скальный козырек, жаркой завесой отделяли путников от белой пустыни. От холода и ветра. От ярости разбушевавшейся вьюги. От смерти.
– Смотри! – Зийна протянула дрожащую руку. – Смотри, милый! Дракон! Скалит на нас клыки…
– Нет, – Конан поднял лежавшее на коленях копье и пошевелил пылающие ветви. – Нет! Это метет поземка, и снежные струи напомнили тебе змея.
“Может быть, и так, – сказал он себе, вглядываясь в белесую круговерть. – А может быть, и в самом деле дракон…” Но драконы его не пугали; он готовился к более страшному. Завораживающая пляска белых змей притягивала его взгляд, проникшая под плащ стужа леденила сердце.
Белые змеи стали огромными колоннами, кружившими под дикое завывание ветра. Но одна из них почти не увеличилась в размерах; она была по-прежнему небольшой, не выше плеча рослого мужчины. И не походила на змейку; скорее, на развевающийся плащ, наброшенный на плечи. Чьи плечи? Конан не мог этого сказать. Иногда сквозь белесую пелену вдруг проступали очертания прекрасного лица, пленительной груди, точеного колена; затем киммериец видел лишь развевающийся по ветру снежный балахон. Это бесплотное одеяние приближалось к костру, и жаркое пламя вдруг начало угасать. Его языки уже не облизывали нависший над головой Конана камень, а лишь тянулись к нему, то вспыхивая ярче, то опадая, словно увядающий цветок.
– Костер! – воскликнула Зийна. – Костер гаснет, милый! – В голосе ее звучал ужас.
– Ветер задувает пламя, – произнес Конан, едва шевеля заледеневшими губами. – Идрайн! Иди сюда! Передвинь бревно ближе к огню!
Ответом ему было молчание. Пробормотав проклятие, киммериец вытащил пылающую ветвь и вытянул ее на длину руки. Неяркий свет упал на застывшую фигуру Идрайна, словно прилепившегося к скале; глаза голема были выпучены, на серых коротких волосах лежал снег. И снег бугрился на его плечах, покрывал грудь, заметал ступни, колени, подбирался к секире в безвольно опущенной руке, превращая каменное изваяние в высокий бесформенный сугроб.
