На нас с Данилой, пуча глаза, смотрел из болота мертвец. Он и правда был похож на живого. Из тины торчала только его голова, да еще почему-то руки у него были вытянуты вперед, в сторону куста можжевельника. Он за него держался. Мне показалось, как две тысячи лет он вцепился в хилую ветку, так до сих пор и не может ее отпустить.
– Кто это? – я передернл от страха и неожиданности плечами.
– У…у…упырь! – побледневшими губами прошептал мой дружок.
– А…а…у…у?
– Иконы стережет! Мне бабка как-то говорила, что тот, кто ограбит скит, обязательно в болоте утонет.
– Ты…, ты думаешь, он нас подстерегал?
– Кто?
– У…упырь?
Мой приятель раньше меня пришел в себя. Он немного отошел от страха и внимательно гляделся в мертвеца.
– Нет, это не упырь, это утопленник! – авторитетно заявил Данила. Под напором волны возмущения к покойнику, бледность начала сходить с его испуганного лица. – Видишь, с той стороны болота шел, и провалился в прорву. Не бойся, – стал он меня успокаивать, – я в церкви, при отпевании на таких тыщами насмотрелся, их каждый год по нескольку штук тонет… Интересно, что он нес?
Данила успокоился и, подойдя поближе к кусту можжевельника, обрадовано закричал:
– Я что говорил?.. Макс, глянь, он икону со скита утащил… Так ему и надо, не будешь чужие вещи трогать.
Мой дружок поднимал с травы почернелую доску, величиной с крышку погреба. Я разглядел, что она с обратной стороны была укреплена шпонками, узкими кусочками дерева. Точно – икона! Данила заулыбался и погрозил кулаком торчащей из воды голове.
– У…у…у, дохляк, сиди здесь еще тыщу триста лет.
И вдруг, когда он это заявил, голова сморгнула и медленно, медленно раскрыла рот. Однако ни одного звука не вылетело из открывшегося зевла утопленника. Со страху я чуть не подмял своего приятеля.
– Ты чего? – удивился он.
– Он живой!
Данила обернулся и внимательно посмотрел на застывшую в неподвижности голову.
– У мертвецов бывает, посмертные судороги, – с ученым видом знатока заявил мой дружок. – Мышцы ослабли – рот открылся! Сейчас воды нальется и снова утонет. Не боись. И так будет тыщу лет, как поплавок, туда – сюда.
Но я, тянул и тянул его за руку. Мне непонятна была логика моего приятеля. Явно же было видно, что тоненькая ветка с куста можжевельника, натянутая как струна уходит в болотную грязь. И за нее держится утопленник. Не может быть тысячу лет можжевельнику. Вот, что не мог я членораздельно втолковать своему другу. Логика в моих рассуждениях была, а слов не находилась. Я еще раз со страхом оглянулся назад. Рот утопленника был открыт в немом крике, но ни одного звука не вырывалось оттуда. Он еще раз сморгнул, и мне показалось, что по его щеке скатилась слеза. Я насильно развернул своего друга в обратную сторону.
