Под уставился себе на колени.
— Да, — сказал он через минуту, — я понимаю, что ты имеешь в виду.
— И это будет ей интересно, и она перестанет томиться.
— Томиться? Почему?
— По голубому небу, траве и всему такому.
Арриэтта шумно вздохнула, и Хомили быстро обернулась к ней.
— Пустые мечты, Арриэтта, я все равно не перееду отсюда ни ради тебя, ни ради кого другого.
— Да-а, — протянул Под и рассмеялся. — Вот оно что!
— Тише, — предостерегающе шепнула Хомили и взглянула на потолок. — Не так громко. Ну, поцелуй отца, Арриэтта, — быстро сказала она, — и в постель!
Свернувшись калачиком под одеялом, Арриэтта чувствовала, как радость теплым потоком заливает ее с ног до головы. Она слышала голоса родителей за стеной то громче, то тише: голос Хомили звучал ровно, уверенно, в нем была убежденность — это был победный голос. Один раз Арриэтта услышала, как заскрипел стул, это поднялся Под. «Мне это не по душе», — проговорил он. Затем Хомили шепнула: «Тише», — и сверху донеслись неверные шаги и грохот кастрюль.
Арриэтта в полудреме глядела на свой разукрашенный потолок. «Цветок Гаваны» — гордо провозглашали знамена, «Высший сорт… Самое лучшее качество», — и прекрасные дамы в развевающихся одеждах торжествующе и беззвучно дули в трубы, возвещая грядущую радость…
Следующие три недели Арриэтта была на редкость «хорошей». Она помогла матери прибрать в кладовых; она подмела коридоры; она рассортировала бусы (они использовались вместо пуговиц) и разложила их по металлическим крышкам от баночек из-под аспирина; она нарезала старые лайковые перчатки на квадраты, из которых Под потом шил туфли; она наточила иголки из рыбьих косточек тоньше пчелиного жала; она повесила белье сушиться у оконной решетки, и оно тихо покачивалось там под легким ветерком; и наконец наступил день, когда Хомили, мывшая щеткой столешницу кухонного стола, распрямила спину и позвала:
— Под!
Он вошел из мастерской, держа в руке сапожную колодку.
— Погляди только на эту щетку! — вскричала она. Щетка была из жесткого волокна, переплетенного косицами с тыльной стороны.
— Ага, — сказал Под, — совсем вытерлась.
— Все костяшки ободрала, пока вымыла стол, — сказала Хомили. Под встревожился. С того дня, как его «увидели», он добывал только на кухне, и то самое необходимое — топливо и еду. Под плитой наверху была заброшенная мышиная нора, и ночью, когда огонь в плите был погашен, Под использовал ее как спуск, чтобы не носить вещи кругом. После несчастного случая на портьере они подставили под дыру комод из спичечных коробков, взгромоздили на него табурет, и с помощью Хомили, которая подталкивала и подпихивала его снизу, Под выучился пролезать через спуск наверх. Теперь ему не надо было рисковать, пробираясь в кухню через холл и коридоры, он мог просто выскочить из-под огромной черной плиты и взять зубок чеснока, или морковку, или аппетитный ломтик ветчины. Но не надо думать, что это было очень просто. Даже если огонь в плите был погашен, часто на полу оставалась горячая зола и даже угли, а однажды, когда он выбрался наружу, миссис Драйвер чуть не смела его в кучу мусора огромной метлой, и он скатился вниз прямо на голову Хомили, обжегшийся и напуганный и долго не мог откашляться от золы. А в другой раз огонь по какой-то неизвестной причине горел во всю мочь, и Под вдруг оказался в настоящем пекле, где на него сыпались добела раскаленные глыбы угля. Но обычно ночью плита бывала холодная, и Под спокойно выбирался на кухню.
