Минос. Мне дела нет до твоего злодейства.
Тезей. Нет есть. И потому меч опущу я с силою невероятной.
Минос. В тот же миг вот этот мой кинжал пронзит грудь Ариадны.
Тезей. Ариадна? Я позабыл о ней. Но почему ты не убьешь меня?
Минос. Тогда Афины тучей саранчи накинутся на Крит. Пусть бычья голова тебя убьет, тогда они смирятся с волею небес.
Тезей. Ариадна, да, здесь Ариадна. Но я должен прикончить Минотавра.
Минос. Прикончи, но не говори, зажми его смерть в руке, как камень. Тогда получишь Ариадну.
Тезей. Смерть утаить? Ты думаешь, Тезей в Афины может возвратиться раньше вести о еще одном поверженном чудовище?
Минос. Вернешься с Ариадной, с миром в сердце. Подумай. С Ариадною и с миром в сердце.
Тезей. Все острова избавлены от монстров, этот — из них последний.
Минос. Но не избавится народ от страха. Афиняне боятся ежегодной дани. Я мог бы снять ее с тебя. Хватает африканцев, чтоб слава о чудовище жила.
Тезей. Однако чудище жить не должно.
Минос. Но пусть незыблемыми будут наши троны.
Тезей. И никаких живых чудовищ. Только люди.
Минос. Люди, опора тронов.
Тезей. И ты отдашь мне Ариадну.
Минос. А мы с тобой похожи…
Афиняне с Тезеем во главе подходят к лабиринту. Легко, почти небрежно держит герой в руке конец блестящей нити. Клубок раскручивается в ладонях Ариадны. Она стоит одна, как статуя, у входа в лабиринт, и лишь клубок резвится в ее пальцах, как живой.
Ариадна. В суровой холодности коридоров его чело, наверно, кажется еще красней, еще багровей в полумраке и, словно два серпа луны враждебных, торчат его блестящие рога. Как и тогда, в тиши лугов, до юности своей многострадальной, должно быть, бродит он один, скрестивши руки на груди, и лишь мычит почти неслышно.
Или о чем-то говорит. О эти его горестные речи во дворце, где стражники ему внимали с изумленьем, не понимая его слов. Он звучно декламировал, как будто это волны моря накатывали на песок; любил он вспоминать небесные светила, названия всяких трав. Бывало, он задумчиво жует травинки, а после с тайной радостью названия повторяет, словно вкус стебля ему подсказывает имя… И все подряд божественные звезды перечислял, а на восходе солнца будто забывал их, словно рассвет и в памяти его гасил светила. Но к ночи следующей он снова к звездам возвращался и радостно их сочетал в придуманные эфемерные созвездия…
Теперь мне не узнать ни кто, ни почему в моей душе пускает в ход колеса страха при мысли о его тюрьме. Возможно, я сама когда-то догадалась, что обитает он в иных мирах, чем люди все. И братья не бывают вот такими — мужами страстными, как он; они ведь тоже лишены его большой свободы. Да, мне больно говорить: «Мой брат». Это так мало… О роковая ночь безумия, шаг безрассудный нашей матери! О Минотавр, я не желаю больше думать о Пасифае, ты — Бык, ты голова печального быка-затворника! Сейчас тебя там ищут, мой клубок становится все меньше, дергается, прыгает щенком в моих руках, шелестит тихонько…
