Стоя босыми ногами на ковровой подстилке, Клеопатра чувствовала, как блаженно млеет чистое тело.
"За что они меня? За что?" — думала она уже спокойней, и слезы выкатывались из-под её густых черных ресниц и влажными ручейками катились по щекам.
— Теперь спать! Спать! — услышала она вкрадчивый, как заклинание, голос Ирады и, не возражая, позволила унести себя в опочивальню.
На следующее утро Ирада сообщила царице о том, что все участники пира оповещены и подготовка к его проведению заканчивается.
— Проследи, Ирада, чтобы не получилось, как в прошлый раз, что вино подадут не охлажденным.
— Будь покойна, госпожа царица. Пусть тебя это не заботит. Молю тебя только об одном: совершенно забудь обо всех этих мелочах.
— Ах, Ирада! Ведь это же невозможно — сидеть вот так, сложа руки.
— Почему же сложа руки? У тебя древняя рукопсь наших жрецов. Вот и читай. Что касается меня, то я ни словечка не понимаю в ней. А тебя Серапис сподобил разобраться в этой мудрости. Прочтешь — и нам расскажешь. Глядишь — и мы просветлеем от твоего разумения. А как закатится солнце, ты должна предстать перед нашими гостями отдохнувшей, спокойной, с чистым взором, точно второе светило.
— Как я устала от твоей трескотни, Ирада. Оставь меня хотя бы на малое время.
— Удаляюсь, госпожа моя. — И женщина бесшумно упорхнула, точно муха.
Клеопатра углубилась в чтение рукописи старого философского трактата, переведенного для неё с древнеегипетского на греческий. То было туманное замысловатое сочинение, которое она с трудом понимала. Приходилось по нескольку раз перечитывать то или иное место. На этот раз она задержалась на фразе: "…чтобы возродиться, нужно умереть". Царица задумалась, а потом припомнила не раз слышанное от верховного жреца Мемфиса, Пшерони-Птаха: "Умереть, чтобы возродиться, означает восстать из гробницы полным жизни. Как дитя выходит из чрева матери, так и умирающие в Аиде должны выйти в другой мир. И душа их снова должна войти в тело и все соединиться: тело, душа и дух — и стать Одним. Если это произойдет, значит, человек готов к новой жизни. Но не всем это дано". Нет, ей это плохо представлялось. Она знала, что в новой жизни не должно быть скорби, не должно быть страха, болезней, не должно быть мрака, горя, слез, а должно быть — свет, радость, любовь. Видимо, на это и должно походить возрождение — выход из мрака.
Она припомнила, что сказал о смерти Македон, молодой, дерзкий грабитель. Правда, то была мысль Эпикура, о которой ему, видимо, поведал весьма умный и начитанный человек, но все равно, от этого истина не перестала светить, как лампа.
