Царица поднималась по ступенькам, чуть наклонившись вперед и поддерживая пальцами подол хитона.
Два жреца, изможденных постами, с накидками через плечо, склонились перед ней; их лысины блеснули на солнце.
Нофри следовал двумя ступеньками ниже, не сводя глаз с её стройных бедер; в талии она уже была не тонка, как прежде, но полные груди, плечи и выгиб спины были изумительны.
Остановившись на последней площадке, Клеопатра пригласила его на пир, который должен состояться в ближайшие три дня.
Нофри в знак признательности прижал правую ладонь к сердцу и сказал, что он не против забав и благодарен царице за приглашение.
— А мне казалось, что ты ничего не хочешь знать, кроме своих рукописей. И пиршественную террасу Клеопатры поменяешь на просторный зал Мусея.
Племянник верховного жреца ответил:
— Нельзя же все время думать о делах, нужно и расслабиться когда-то. Кажется, Амазис сказал, что постоянно натянутая тетива в конце концов обрывается?
— Хорошо, если так. — Она вздохнула и поглядела на небо. — Какое солнце! И как хорошо дышится! Мне не хочется в такой день думать о чем-то серьезном. Ты прав: надо когда-то и расслабиться. Все эти заботы утомляют. Хочется, чтобы их было поменьше, — сказала она, развернулась и пошла в распахнутые настежь двухстворчатые двери дворца, то попадая в тень от колонн и перекрытий, то на освещенные солнцем места.
В коридорах повис мелодичный звон. Он слышался долго. И все это время, Нофри знал, она шла неторопливой походкой, подняв свою небольшую изящную голову в уборе древних цариц.
Клеопатра ступила на террасу, под широкую тень велариума, растянутого на высоте в два человеческих роста между семью шестами.
С террасы открывался прекрасный вид на море и парк. Свежий морской ветерок лениво колыхал голубую ткань.
Посреди стояло роскошное ложе, подле него — столик из красного дерева; на серебряных блюдах горой лежали фрукты, в плетеных корзиночках — сладости и печенье.
Две молодые женщины, Ирада и Хармион, — самые верные её служанки, одетые в легкие шелковые туники, одна в розовую, другая в желтую, хлопотали над приготовлением завтрака.
На ковре, поджав под себя ноги, сидела юная девушка, Ишма, любимица царицы. Черноволосая, смуглолицая, она была очень похожа, по мнению служанок, на четырнадцатилетнюю Клеопатру. Сходство на самом деле было немалое, и царице порой казалось, что Ишма — это она сама, пришедшая из юности. Девушку одевали так же, как и её когда-то, и так же на ней было множество бус, монист, колец, браслетов — и все это блестело, сверкало, а при движении издавало мелодичный тихий звон.
