Вдруг над самым его ухом раздались резкие выкрики:
– Читайте политические новости!
– Свежие новости!
– Войска Кантонского правительства повели наступление на провинцию Хунань!
– Ван Цзин-вэй вступил в сговор с Фэн Юй-сяном и Янь Си-шанем!
– Внимание! Войска коммунистов атакуют провинцию Фуцзянь!
Хуа скользнул взглядом по странице какой-то газеты (ему показалось, что это была «Миныпэн жибао») и успел прочесть набранный крупными иероглифами заголовок: «Главнокомандующий вчера вернулся в Нанкин».
Перед мысленным взором Хуа возникла политическая карта – старая карта, какой она была пять лет тому назад, когда армия Северного похода заняла Ухань, а в Нанкине сидел маршал Сунь Чуань-фан. Впечатления последних двух дней перемешались с переживаниями минувших пяти лет и были столь мучительны, что у Хуа голова шла кругом. Но в животе урчало, и голод давал сти, молодой человек опять нырнул в людской поток, думая только о том, как бы поесть и найти пристанище. Он вспомнил заветы покойного Сунь Ят-сена, разрешавшие все вопросы одежды, пищи и жилья. Но сейчас, чувствуя себя бездомной собакой, он, при всей преданности этим заветам, не мог сдержать негодования. Оно как будто приглушило муки голода, хотя в глазах по-прежнему двоилось, люди и предметы кружились перед Хуа, словно крылья ветряной мельницы, и приобретали причудливые, расплывчатые очертания.
У перекрестка Хуа налетел на какого-то прохожего, и оба растянулись на тротуаре. Пострадавший вскочил первым, пнул лежавшего Хуа и разразился бранью:
– Сукин сын! Ослеп, что ли?…
Молодой человек был так слаб, что в первый момент даже не шевельнулся. Но, вскинув глаза, вдруг крикнул:
– Это ты, Цзинь? Ведь это я, Хуа!..
Он поспешил встать, забыв и о голоде, и о своем негодовании.
После плотного обеда Хуа, уютно устроившись в гостиной Цзиня, с удовольствием затянулся сигарой и, обращаясь к хозяину, проговорил:
– Никогда бы не подумал, что за пять лет произойдет столько перемен. Теперь я все понял. Помню, когда мы учились, ты всегда был очень серьезным, продумывал каждый свой шаг. И теперь я глубоко оценил твои возвышенные взгляды и широчайший кругозор.
– О… в те годы… – задумчиво протянул Цзинь, окутываясь сигарным дымом, – в те годы… я следовал древнему принципу «терпи унижение, но бремя свое неси» и предпочитал терпеть от вас подозрения даже в «контрреволюции», однако не изменил своему принципу. Сейчас ты сам видишь, что я наичестнейший и наипреданнейший революционер.
