— Там, — произнес он негромко. — Там завтра утром…
На лугу стояли в ожидании шатры, ждал Луна-Парк. Ждал, когда кто-нибудь, кто угодно, пересечет травяной прибой. Широкие шатры раздувались точно кузнечные мехи. Они мягко выдыхали воздух с запахом древних желтых зверей.
Но сейчас одна только луна заглядывала в темные полости, в глубокие каверны. На карусели рядом с шатрами застыли в галопе ночные твари. Дальше простирался Зеркальный лабиринт, бессчетные волны зеркал, безмолвные, светлые, посеребренные возрастом, побеленные временем. Любая тень на входе возбудит отражения, окрашенные цветом страха, обнажит глубоко затаенные луны.
Если войдет человек — увидит ли он себя развернутым миллиарды раз, теряющимся в бесконечности? Будут ли на него смотреть миллиарды отражений, лицо за лицом, одно старше другого, и еще, и еще старше? Не увязнет ли он в мельчайшей пыли там вдалеке, там в глубине, не пятидесяти-, а шестидесятилетним, не шестидесяти-, а семидесятилетним, не семидесяти-, а девяносто-, девяностодевятилетним?
Лабиринт не задавал вопросов.
Лабиринт не давал ответов.
Он просто стоял и ждал, точно большая полярная льдина.
— Три часа…
Чарлз Хэлоуэй озяб. Его кожа вдруг уподобилась коже ящерицы. Желудок наполнился ржавой кровью. Во рту возник вкус ночных испарений.
И все же он не мог оторваться от распахнутого окна.
Далеко-далеко что-то блестело на лугу.
То лунный свет высекал искры из широкого стекла.
Возможно, свет этот что-то вещал, возможно, он объяснялся кодом.
«Я пойду туда, — подумал Чарлз Хэлоуэй. — Я не пойду туда».
«Мне по душе этот свет, — подумал он. — Он мне не по душе».
Минугой позже дверь библиотеки захлопнулась со стуком.
По пути к дому он миновал пустую витрину.
За стеклом в глубине стояли деревянные козлы.
На полу между ними растеклась лужа воды. В луже плавали мелкие льдинки. К ним тут и там примерзли длинные волосы.
Чарлз Хэлоуэй увидел, но предпочел не видеть. Повернулся и ушел. Вскоре улица была так же пуста, как витрина скобяной лавки.
Далеко на лугу, в Зеркальном лабиринте, мелькали тени, словно там томились в ожидании частицы чьей-то еще не родившейся жизни.
Насторожив холодный взор, лабиринт ждал — ждал, когда хотя бы птица прилетит, чтобы взглянуть, увидит и умчится прочь, крича.
Но птицы не прилетали.
