Дальше слушать я не стал, швырнул ее на пол и придушил. Не насмерть, конечно, нет, так — профилактически. А когда очнулась, высказал:
— Жизнь наша не ягода-малина. Этот факт признаю. Но если ты еще раз коснешься моей родословной — убью.
Смирилась, но злобу затаила, страшную злобу. Да и у меня осадок на сердце образовался, давит и давит. Выпью винишка, покалякаю с дружками, вроде отступит. Но как домой приду, в глаза ее гляну, ну и… придушу. Не от злости, нет — от бессилия. Немощен я был против такой ее ненависти. А бросить, уйти — духу не хватало. Да и пропала бы она без меня. Так и жили вечным пьяным боем. Но чуял я, что не может такая жизнь долго тянуться, близилась развязка, и ждал ее — быстрей бы уж.
И вот как-то в пятницу, заявился я домой не по обыкновению рано. Прохожу мимо кухонного окна и вижу: моя чародейка над бутылкой водки колдует. Я схоронился и наблюдаю. А она бутылку уж откупорила и достает из фартучка градусник, заворачивает его в газетку: «Хрум!» — раздавила. Затем разворачивает, ртуть в бутылку, а осколки в печь.
«Коктейль готовит, — думаю. — Уж не к моему ли приходу? А то как же — к моему! Вон как старательно взбалтывает. Ну, вот и дождался!»
Не стал я открываться. Ушел. Пусть, думаю, вершит свой замысел. Видно уж не разойтись нам иначе. Что ж, знать тому и быть! Выпил для храбрости бутылочку красного портвейна и отправился наперерез своей участи.
Захожу в дом. Честь по чести, разуваюсь. Интриганка моя меня встречает:
— Устал, небось?
— Не без этого, — отвечаю. — На то он и труд.
— Садись ужинать.
— Спасибо, очень кстати.
Прохожу, вижу, стол накрыт не на кухне, как обычно, а в комнате. Скатерть белая — глаза режет. По центру графин. У стола два стула. Один насупротив другого.
— Приятно глазу и душе тепло! — балагурю я, как ни в чем не бывало.
Злоумышленница моя не откликается, вроде как над сервировкой хлопочет.
Усаживаюсь. Она мне полстакана наливает из графина, себе ни-ни.
— Что ж не выпьешь со мной? — спрашиваю.
Головой мотает:
— Не хочу.
— И я не хочу…
Всполошилась вся, глаза засуетились, бормочет:
— Как же? Я готовила… старалась…
— Не хочу обижать тебя, — перебил ее я и поднял стакан, а у самого затылок заломило от мысли: «Что же ты делаешь, самоубийца?!»
Но вслух продолжил:
— Поэтому пью этот стакан за тебя лично и за то счастье, которым ты меня одарила…
У нее нижняя губа побелела, нос покраснел и дыхание сбилось.
— Оно, счастье это, — развиваю я дальше, — слихвой перевешивает все то дерьмо, что выпало на мою долю. Спасибо тебе за все и прости, если что не так.
