-- И давно ты перестала верить в сказки, девочка?
Мне захотелось крикнуть: "С тех пор, когда услышала от кого-то: "Твоя любовь -- это болезнь", -- и в меня словно ударила молния"... Но ведь если сказки нет -- это не значит, что ее нет вообще, просто ее нет для меня...
-- Я не... а впрочем, для тебя... для вас наши годы -- пустяк... но мне... Нет, не лгите мне так, а то я поверю, и... -- я раненой ладонью замахнулась по поручню кресла. Чтобы отрезвить сумасшедшую голову, чтобы перестать надеяться.
-- Для меня твои годы -- не пустяк... -- Мадре перехватил мою руку. Поднес к губам и начал осторожно целовать по очереди пальцы. -- Ты не знаешь... Долгая жизнь -- это проклятье... лучше уж так, как вы -- мимолетно, но прекрасно... бабочкой над огнем.
Я горько рассмеялась, не пытаясь освободиться.
-- Ничего прекрасного в этом нет... сперва надежда, а потом боль, болезни, старость... Я... не хочу об этом, -- я покачала головой. -- Хочу, чтобы огонь горел. И молнии... не могли до нас добраться... И напиться хочу до тошноты, чтобы не чувствовать ничего.
-- А ты думаешь, что напиться -- лучший выход? -- Одрин взял в ладони мое лицо и стал нежно целовать мокрые ресницы. -- А молнии? -- он уложил мою голову себе на плечо, -- они не доберутся. Я обещаю.
Ну что еще остается? Только сдаться на волю этого мужчины, непробиваемого, как стена... и самой его целовать, взахлеб, доверчиво, отважно.
Он улыбнулся и спросил:
-- А тебе здесь удобно? Если хочешь, пойдем ко мне, там уж точно никто без разрешения не войдет.
-- Пойдем, -- сказала я, не размыкая рук.
Одрин рассмеялся, легко подхватил меня на руки и вышел в коридор.
Глава 6.
В открытое окно неимоверно дуло -- наполовину сорванная массивная портьера была отдернута, распахнутая рама, ощерясь остатками стекла, ритмично хлопала. Шум льющейся с неба воды заглушил шаги мужчины, внесшего меня в кабинет. Я, все еще до конца не придя в себя, подумала, что к этому безобразию со шторами имею весьма непосредственное отношение, и изобразила полнейшую непричастность, на всякий случай закрыв глаза. Почувствовала, что меня сажают в кресло, со странной смесью сожаления и облегчения разомкнула руки и осторожно глянула на Одрина из-под ресниц.
Он, не торопясь, подошел к столу и начал наливать что-то из серебряного кувшина в изящные бокалы, похоже, тоже серебряные и изрядно потемневшие от времени. Пользуясь моментом, я с интересом его разглядывала. Элвилин стоял, повернувшись боком к камину, сосредоточенно опустив голову. Первое, что бросилось мне в глаза -- это его ловкие кисти с длинными пальцами, на правой руке неясно блеснул в свете очага массивный перстень. "Длани..." -- пронеслось в моей голове и я, с трудом сдержав улыбку, отвела взгляд от рук и уставилась на его профиль. Волосы старшего мевретта были в беспорядке, шнуровка на тонкой шелковой рубашке завязана кое-как, и я, не сдержавшись, тихо хихикнула.
