Арх. Фад. Позвольте спросить, где и кто величает вас сими именами?
Лентяев. Кто? Целый мир, все друзья мои поэты! Где? - Повсюду: я это вам докажу даже из печатного.
Неучинский. Это совершенная правда: о друг мой, мой Гораций! Впрочем, не думайте, чтобы мы никогда не заглядывали в книги: мы читали Парни, Ламартина и одну часть из курса Лагарпова.
Талантин. Подражание Парни и Ламартину - есть диплом на безвкусие, а познание литературы, почерпнутое из Лагарпа, возбуждает сожаление. Вы именно учитесь по тому, что надлежало бы забыть. Если вы хотите учиться у иностранцев, то читайте, по крайней мере, Блера, Бутервека, Шлегелей, Сульцера и т. п. Но с того ли должно начинать русскому поэту? От него требуется, во-первых…
Фиялкин (прерывая его). Конечно, не метафизика, не политика, не стастистика (о грамматике уже и говорить нечего); но именно то, что я предлагаю моим читателям и читательницам в продолжение полвека. Мадригальцы, надписи к портретам, стишки в альбомы, по случаю подаренного цветочка, потерянной булавочки, упавшего наперсточка, сломившейся иголочки. Похвалы башмачкам, ленточкам, перчаточкам: одним словом, все нежное, прекрасное, чувствительное!
Борькин. Справедливо! Но эта мысль принадлежит мне. Девять лет тому назад я объявил пред светом, что я не хочу учиться ни истории, ни политике, ни философии; не хочу быть ни биографом, ни критиком: не хочу предписывать наставления ни гражданам, ни воинам. Я сказал и докажу вам это печатным, что я о другом думаю. Одни женщины меня занимают. Я беспрестанно рассуждаю о их добродетелях и недостатках, об их вкусе и капризах и посвящаю им перо мое, как украшению государств просвещенных! В награду же я ничего не требую, кроме ласкового взгляда и улыбки. Вы видите, что я не корыстолюбив.
Я. Улыбка сожаления?
Борькин. Одной улыбки, больше ничего!
Ах, я grand быть не желаю,
Я не comte, чинам не рад,
Я огнем d'amour пылаю,
Et d'un coeurje suis богат.
Apx. Фад. (говорит на ухо). Воля твоя, но эти люди не в своем уме.
Я (обращаясь к Борькину). Но мне кажется, что вы даже писали трагедии?
Борькин. Я достиг совершенства во всех родах: писал трагедии, комедии, драмы, оперы, водевили, оды, послания, элегии, баллады, песни, эпиграммы, сатиры, издавал журнал, отличился в критическом роде. Одним словом, писал все и обо всем с успехом, со славою. Правда, что едва я взял перо в руки, как люди, почитающие себя знатоками, во весь голос, не зная сами к чему и зачем, кричали: худо, ужасно, негодно! Но это был крик зависти; я не внимал ему и, как видите, неутомимо пишу и буду писать назло всем, до конца моей жизни. Даже завещание мое написал стихами в 180 листов, где именно прописано, что дети мои и родственники должны издать в свет все мои творения, которых у меня, кроме напечатанных, 326 1/2 пудов и два фунта.
