Два следующих года парламент ограничивался изданием указов против еретиков, постановив между прочим: за дерзкие суждения о религии наказывать виновных урезанием языка, за несоблюдение постов подвергать тюремному заключению. За последнее преступление был посажен в тюрьму поэт Климент Маро /Marot/, камердинер короля Франциска. Его освободили благодаря ходатайству сестры государя, Маргариты Наваррской, сочинительницы знаменитых сказок и тайной последовательницы Лютера. В 1533 году, после смерти матери своей Луизы Савойской, Франциск I, будто справляя поминки, явился во всем блеске изуверства и языческой нетерпимости. Метра Александра из Эвре сожгли на Моберской площади, хирург Жан Пуантель подвергся той же участи с урезанием языка, Сорбонна отдала под суд Маргариту Наваррскую за сочиненную ею книгу «Зерцало грешной души» /Miroir de Fame pecheresse/, наполненную, по мнению сорбоннских богословов, вредными мудрствованиями. Воспитанники Наваррской коллегии разыграли в домашнем театре диалогический пасквиль, в котором сестра короля была выведена в виде фурии. Ректора университета Николя Копа и одного из студентов парламент призвал к ответу за то, что они возвысили голос в защиту Маргариты. Предвидя развязку их процесса в петле или на костре, виновные бежали: ректор — в Базель, а студент — в Сентонж. Это был Кальвин. Попытки Маргариты укротить фанатическое бешенство Франциска были бессильны пред наветами кардинала Турнона и безграмотного изувера Анн Монморанси. 13 января 1535 года король опозорил себя знаменитым именным указом, воспрещавшим печатать и издавать книги под страхом виселицы. Через восемь дней, января 21 того же года, Франциск потешил свой любезно верный город Париж небывалым зрелищем аутодафе.
По главным улицам прошла огромная процессия, в которой несли святыни столицы: мощи св. Женевьевы и св. Маркела, жезл Аарона, скрижали Моисея, сохранившиеся в Святой часовне /Sainte Chapelle/. Все участвовавшие в процессии шли босые со свечами в руках. При прохождении ее через мост Нотр-Дам с соборной колокольни выпустили стаю голубей с ленточками, на которых был написан стих из 101-го псалма: те погибнут, а ты пребудеши /ipsi peribunt, tu autem permanebis/. Отслушав обедню, его величество изволили обедать у епископа, причем изволили осыпать жестокими упреками членов парламента за поблажки еретикам и излишнее к ним снисхождение и за успехи лютеранства. Выговоры свои король заключил, во-первых, строжайшим приказом — еретиков не щадить, а во вторых — фразой, что он готов отсечь любой из членов собственного тела, если бы тот оказался зараженным ересью. Жаль, никто из присутствовавших не осмелился заметить Франциску, что о заразах души или тела следовало бы говорить кому другому, но уж отнюдь не ему. Речь короля была шутовской интермедией, предшествовавшей кровавым драмам, разыгранным одновременно в разных концах Парижа и достойно заключавшим день торжества фанатизма. Шесть жертв было принесено римскому Молоху.
