— Девятиугольник в зоне корабля, — заговорил Нелкин голос. — Позвольте глянуть на детеныша. Везде кругом спокойствие.
Несколько секунд молчания: Нелка выслушивала ответ.
Снова ее голос; «Девятиугольник идет в зону».
Представляете, я еще удивился, что пришельцы возят с собой детенышей. И позволяют нашим — загипнотизированным, конечно, смотреть на своих детенышей. Приподнявшись, я осторожно открыл глаза — шар не блестел. Листья рядом с ним были желтые и скрученные. И детеныша я не увидел, но человек, сидящий на плоской опоре корабля, поднял руку и крикнул:
— Алеша, перестань прятаться, иди сюда! Я тебя жду.
Я пошел, как во сне, цепляя носками сандалий по песку, глядя, как Сурен Давидович сидит на этой штуковине в своей обычной, спокойной позе, и куртка на нем застегнута, как всегда, до горла, на лбу синие точки — следы пороха, а пальцы желтые от астматола. Я подошел вплотную. Толстый заяц подскакал и сел рядом с Суреном Давидовичем.
ПОЛДЕНЬ
Когда Сурен Давидович прогнал нас из подвала, Степка забрался на старую голубятню. Он был в ужасном отчаянии: Сурен Давидович остался а тире один — больной, задыхающийся, обожженный. Как он отобьется от Киселева с его бандитами? А Степка мог отстреливаться не хуже взрослого, он из пистолета выбивал на второй разряд. И его выставили!
Степан сидел в пыльном ящике голубятни и кусал локти. Во дворе, на песчаной куче, играла мелкота. Потом прибежал Верка — только его здесь не хватало. Он удрал от бабушки, из-за стола. Рот весь в яичнице. Степке пришлось посвистеть, и Верка, очень довольный, тоже влез на голубятню. Приближался полдень; ленивый ветер гнал пыль на окна подвала. Там Сур ждал врагов, и под третьим окном от угла лежал на узкой койке Павел Остапович. Глядя на эти мутные, покрытые тусклым слоем пыли радужные от старости стекла, Степан понял: наступает его главный полдень, о котором говорилось в любимых стихах Сура:
«Неправда, будто бы он прожит —
наш главный полдень на земле!..»
— Ты на кота похож, — вдруг фыркнул Верка.
— Молчи, несмышленыш! — сказал Степан.
— А дядю Павла уже закопали?
Степка дал ему по загривку.
И тогда в подворотне простучали шаги. Весь в черном, подтянутый, спокойный, Киселев спустился к дверям подвала — ждал, пока откроют. Он даже не оглядывался — стоял и смотрел на дверь. Потом немного наклонился и заговорил в щель у косяка. «Бу-бу-бу…» — донеслось до голубятни. Поговорив, он вынул из кармана зеленую коробку и приложил к замочной скважине. К ручке двери гитарист не прикасался, ее повернули изнутри; он толкнул дверь коленкой и исчез в темноте коридора. Стрельбы, шума — ничего такого не было. Вошел как к себе домой.
