Она смутно слышала других людей вокруг них. Это не имело значения. Он занимался с нею любовью своим ртом, возбуждая ее, удовлетворяя ее, вкушая ее. Он увеличил наклон своей головы, устойчивее прислонив ее голову к своему плечу, и поцеловал со всей обжигающей чувственностью, которую она ощутила в нем с первого взгляда.
Ее сердце остановилось в то время, как удовольствие сменило шок, стремительно возрастая почти до невыносимого напряжения. Она не только приветствовала вторжение его языка, она встретила его своим собственным, занимаясь с ним любовью с такой же, как у него, уверенностью. Он задрожал, и в течение секунды его объятия сжались настолько свирепо, что она застонала в его рот. Звуки тотчас прекратились, и он поднял голову.
Тяжело дыша, отстранившись лишь на дюйм, они уставились друг на друга. Выражение его лица было жестким и чувственным, глаза горели возбуждением, губы все еще мерцали влажностью их поцелуя. Он снова нагнулся к ней, когда его остановило еще одно объявление ее рейса, и он медленно выпустил ее.
Все ее тело изнывало по нему. Маделин ждала, надеясь, что он скажет слова, которые задержат ее здесь, но вместо этого он произнес:
– Тебе лучше идти, а то пропустишь свой рейс.
Она не могла говорить. Вместо этого она кивнула и пошла прочь на подгибающихся ногах, не оглядываясь назад. Для взрослой женщины было неприличным выть, подобно младенцу, а она очень боялась, что сделает именно это, если уступит желанию взглянуть на него снова хотя бы на долю секунды.
Она вышла из самолета в Биллингсе, чувствуя себя уверенной и живущей предвкушением. Двадцать четыре часа спустя она уезжала, чувствуя себя уничтоженной.
* * *
Роберт встретил ее самолет в Нью-Йорке, что сказало Маделин, насколько он волновался. Она одарила его подобием улыбки и увидела, как светлые глаза стали колючими, поскольку он тотчас разглядел ее боль. Улыбка задрожала и исчезла, и она вошла в его объятия. Она не плакала; она не позволяла себе заплакать, но ее грудь поднималась в конвульсивных вздохах, пока она сражалась за восстановление самообладания.
– Я убью его, – сказал Роберт очень тихим, почти нежным голосом.
Маделин покачала головой и еще раз глубоко вздохнула, чтобы постараться заговорить.
– Он был безупречным джентльменом. Он не боится тяжелой работы, тот, кого называют «соль земли», и он сказал, что я не гожусь для такой работы.
Он мягко покачивал ее.
– И это задело твое эго?
Она подняла голову и на сей раз, действительно, улыбнулась, хотя улыбка получилась столь же дрожащей, как первая.
