* * *
Ева накормила Люку хлебом, напоила какао и завернула в одну из свекровиных шалей. Теперь Люка спит посреди дивана, зажатая между Евиным мужем Юсуфом и его матерью Наймой. Найма ничего не говорит, но ей нравится, что в доме ребенок: она пристально следит за Евой, пытается понять, есть ли у Евы материнский инстинкт, а когда Люка шевелится во сне, ласково над ней курлычет. Рот у Люки открыт, ноги раскинуты в стороны, палец одной руки торчит вверх, в другой она крепко сжимает цепочку, что сорвала с Евиной шеи. Похоже, она чувствует себя как дома.
Ой-ей-ей, шепчет Ева. Какая лапуля.
Юсуф протягивает руку и дотрагивается до ступни Люки.
Очень красивая девочка, миссис, ухмыляется он маме, появившейся в дверях.
Не стоит ее тревожить, Мэри, поспешно говорит Ева. Можешь оставить ее на ночь — она нам не помешает!
Спасибо, радость моя, отвечает мама, но я ее заберу. Она со стоном взваливает Люку на руки. Цепочка падает из Люкиного кулачка на пол.
Ой, извини, говорит мама, когда Ева наклоняется ее подобрать. Мама вздыхает, укрывает полой жилета Люку.
Я сначала, пожалуй, схожу посмотрю на дом. Нет смысла приводить туда детей, если там… нельзя жить. Ева делает Юсуфу большие глаза и берет Мэри под руку.
Вдвоем сходим, ладно? Посмотрим, что за кавардак они там устроили.
В столовую проникает оранжевый свет уличного фонаря. Ева видит в полумраке фигуру Мэри, которая понапрасну щелкает выключателем.
Электричество отключили!
Оно у нас на счетчике, говорит мама. Это в кухне, под лестницей. Только у меня нет монеток.
И начинает плакать. Ева берет Мэри за руку и выводит на улицу.
Иди, найди детей, говорит она ей. Мы все сделаем. Возвращайся утром.
Ева вынимает из кошелька десятишиллинговую банкноту, сует маме в ладонь.
Это на автобус, радость моя. И купи себе чего-нибудь поесть по дороге. На тебе лица нет!
Когда наконец приходит автобус, Ева помогает Мэри сесть. Она наклоняется, берет Люкин кулачок и целует его.
Какая лапуля! кричит она, спустившись на тротуар.
Ева поплотнее запахивает шубку. И, пока автобус не уехал, смотрит на мамино лицо в окне.
Второй раз в моей жизни отец стоит надо мной, стиснув кулаки. Этот раз не последний, но для отца воспоминания о походах в больницу самые тяжелые. Он плачет.
Бамбина, причитает он. Бамбина… Бамбина… Бамбина…
На самом деле он никак не может вспомнить моего имени. Забыл. Мысли о Джо Медоре, о том, что сказать Мэри, что делать дальше, — все это утонуло в гимнах, которые он поет в мою честь. Сальваторе сидит рядом с моей кроваткой, то и дело проводит ладонью по влажным волосам. Он слышит тихий плач ребенка где-то в углу палаты, слышит, когда наклоняется, чтобы найти носовой платок, свой судорожный вздох. Сложенный носовой платок оказывается в кармане брюк, он дает его отцу, тот прикрывает им глаза, чтобы не видеть меня, — разворачивает и водит им ото лба к подбородку, словно утирает с лица пот. До меня отец пока что даже не дотронулся.
