Я отлично знал, что это только передышка, но видел в Алексее Николаевиче серьезное старанье сдерживать свою порывистую и живую натуру, которая так часто, увы, была причиной несчастных случаев, и я себя спрашивал, не найду ли я в этой болезни, столь опасной в других отношениях, союзника, который заставить мало-помалу ребенка научиться владеть собою и закалит его характер.
Все это служило мне большим успокоением, но я, однако, не делал себе никаких иллюзий насчет огромных трудностей моей задачи. Я понимал яснее, чем когда-либо, насколько условия среды мешали успеху моих стараний. Мне приходилось бороться с подобострастием прислуги и нелепым преклонением некоторых из окружающих. И я был даже очень удивлен, видя, как природная простота Алексея Николаевича устояла перед этими неумеренными восхвалениями.
Я помню, как депутация крестьян одной из центральных губерний России пришла однажды поднести подарки Наследнику Цесаревичу. Трое мужчин, из которых она состояла, по приказу, отданному шепотом боцманом Деревенко, опустились на колени перед Алексеем Николаевичем, чтобы вручить ему свои подношения. Я заметил смущение ребенка, который багрово покраснел. Как только мы остались одни, я спросил его, приятно ли ему было видеть этих людей перед собою на коленях.
— Ах нет, но Деревенко говорит, что так полагается!
— Это вздор! Государь сам не любит, чтобы перед ним становились на колени. Зачем вы позволяете Деревенко так поступать?
— Не знаю… я не смею.
Я переговорил тогда с боцманом, и ребенок был в восторге, что его освободили от того, что было для него настоящей неприятностью.
Но еще более существенными обстоятельствами были его одиночество и неблагоприятные условия, в которых протекало его воспитание. Я отдавал себе отчет в том, что это почти роковым образом должно быть так; что воспитание каждого царственного ребенка клонится к тому, чтобы сделать из него существо одностороннее, которое в конце концов оказывается далеким от жизни благодаря тому, что в своей юности он не был подчинен общему закону. Обучение, которое он получает, может быть только искусственным, тенденциозным и догматическим, оно часто принимает черты безусловности и непримиримости катехизиса. Это происходит по многим причинам: от выбора преподавателей; от того, что они ограничены в самой свободе своих выражений, им приходится считаться с условностями данной среды и с исключительным положением своего воспитанника; наконец, это связано с тем обстоятельством, что в очень ограниченное число лет они должны пройти обширную программу. Это неизбежно побуждает преподавателей прибегать к формулам; они ограничиваются недоказанными утверждениями и не думают о том, чтобы пробудить в своем ученике дух изыскания, анализа и способности сравнения, а только о том, чтобы устранять все, что могло бы породить в нем несвоевременную любознательность и наклонность познать все, что лежит вне положенных рамок.
