— На, — сказал Юрка. — Переписывай.
— Вашу тетрадь! — потребовал Петр Павлович, останавливаясь у нашей парты.
Юрка отдал свою. Я, не долго думая, сунула учителю тетрадь по русскому языку, лежавшую на парте. Удовлетворившись, он пошел дальше по рядам, а я, радуясь удавшейся хитрости, быстренько переписала Юркино решение и направилась к учительскому столу, чтобы присоединить свою тетрадь к стопке других.
Но неожиданно между мною и столом выросла Нина Рудковская.
— Ты этого не сделаешь! — сказала она.
— Почему это не сделаю?
— Потому что!
Я попыталась обойти ее, но она снова загородила мне дорогу:
— Я расскажу всему классу о твоем поведении, так и знай!
— Ну и рассказывай! Дура принципиальная!
— И за это ты тоже ответишь!
Нас окружили. Петр Павлович тоже подошел.
— В чем дело? — спросил он.
— Пусть она сама признается! — заявила Нина. — Если в ней осталась хоть капля совести.
Но во мне, как видно, не осталось ни капли совести, потому что, кроме злости на Нину, я ничего не испытывала и признаваться ни в чем не собиралась.
Раздался звонок, теперь уже с перемены. Петр Павлович уложил пачку тетрадей в свой потрепанный портфель и вышел из класса, а я осталась с несданной тетрадкой в руке.
— Я давно знала, что ты — того! — сказала я Нике и покрутила пальцем у виска.
Нина побледнела.
— Самое ужасное это то, — сказала она, — что тебе даже не стыдно. Ты даже не осознаешь всей степени своего бесстыдства.
Вошла англичанка Нина Александровна, начался урок.
Я думала, что на этом эпизод с контрольной кончится. У меня даже мелькнула мысль забежать после урока в соседний класс и всунуть свою тетрадь в портфель к Кроту.
Урок английского был последним, и я с нетерпением дожидалась звонка. Но как только прозвенел звонок, Нина выскочила на середину класса и крикнула:
— Я прошу всех задержаться! Очень важный вопрос!
Кое-кто все-таки успел удрать, но большинство осталось — из любопытства.
— Я просто потрясена до глубины души сегодняшним поступком Александровой! — начала Нина. У нее блестел нос — верный признак волнения.
— А чего она? — крикнули сзади.
— Мало того, что она всегда все сдувает у Жарковского...
— Не все, а только математику! — оскорбилась я.
— А Жарковский сам виноват! — вмешалась Алка Лившиц. — Чего он ей дает сдувать?
— Это отдельный вопрос!
— Чего — отдельный? Он ей всегда все решает!
— Да! — согласилась Нина. — Потому что у Жарковского мягкий характер! А Александрова этим пользуется в своих интересах! Она, как иждивенка, села к нему на шею...
