Я не согласился с г-жой Кропоткиной и ответил, что роман Войнич не забыт. Распрощались. Мне подумалось, что не потому ли год за годом прятали в иных странах «Овода» на дальние полки библиотек, вычеркивали имя его автора из энциклопедий и литературных справочников, что были люди, которые боялись силы духа этой книги и не могли вступить с нею в открытый спор? Ведь именно к таким жалким людям относятся полные горькой иронии и гнева слова Артура: «Правда — собака, которую надо держать на цепи…»
Ранним утром 17 ноября мы отправляемся к г-же Войнич. В этот день в Нью-Йорке было очень холодно, и прохожие, видимо не привыкшие к такому резкому понижению температуры, кутались в плащи, заматывали шею толстыми цветными шарфами. Мы взяли такси и поехали вглубь Манхеттена. В этой его части нет высоких и красивых зданий, нет небоскребов, которые производят такое величественное впечатление. Двадцать четвертая улица не так богата, как другие: прокопченные и невзрачные дома стоят плотно друг к другу, будто не хотят уступить улице ни метра свободной площади. Черные проржавленные решетки запасных пожарных лестниц корявыми линиями карабкаются прямо по фасадам с этажа на этаж. Резкий осенний ветер подхватывает клочки бумаги, мусор, и тогда прохожие отворачиваются, чтобы спасти свои глаза. Мы сошли с машины и отправились искать нужный дом. Наконец нашли его. Огромный, красный, одной своей стороной выпирающий на небольшую площадь, он производил странное впечатление: вначале мы подумали даже, что это не жилой дом. Но в парадном было уютно. Поднялись на семнадцатый этаж. Позвонили. Дверь открыла пожилая женщина с зачесанными назад темными, чуть тронутыми сединой волосами. Это была г-жа Нил, компаньонка, вместе с которой и живет Этель Лилиан Войнич. Прошли в маленькую переднюю без света. Г-жа Мил предупредила, что Войнич еще отдыхает и она просит нас несколько минут подождать ее.
Осторожно, чтобы не шуметь, мы сняли свои пальто и прошли в небольшую, но светлую комнату. В комнате стояли квадратный стол, диван и буфет. В углу, у окна, мягкое старое кресло, которое говорило, что в нем много лет в привычной и удобной позе сидит один и тот же человек. Несколько литографий на стенах — вот почти и все убранство комнаты. Мы присели. Каждый из нас волновался в эти минуты, как волнуешься, когда неожиданно встречаешься с человеком, которого никогда не видел, но о котором у тебя существует именно тобой созданное определенное мнение.
