«Он получал сведения отовсюду, — вспоминал Л.М. Каганович, — от каждого командующего фронтом, армией, наркома или замнаркома, представителя Ставки, уполномоченного ГКО, директора крупного комбината или оборонного предприятия. Он определял время, когда и куда направлять силы и резервы...» Это дало возможность сосредоточить «в одном кулаке, в одних руках промышленность, сельское хозяйство, железные дороги, снабжение, армию и военную коллегию руководителей».
Великолепная память позволила Сталину выработать собственный стиль организации управления. Заместитель наркома обороны СССР А.В. Хрулев отмечал, что во время работы Ставки и ГКО «никакого бюрократизма не было. На заседаниях не было никаких стенограмм, никаких протоколов, никаких технических работников». На параде 7 ноября 1941 года речь Сталина была плохо записана на пленку, возникла необходимость запись повторить, и он произнес речь наизусть, воспроизведя произнесенное слово в слово.
Первого сентября 1888 года маленький Сосо вошел в училище с такой же решительностью, с какой Д'Артаньян въезжал в провинциальный Менг. «Я... увидел, что среди учеников стоит незнакомый мне мальчик, — рассказывал сын священника из селения Ткивани Вано Кецховели, — одетый в длинный, доходящий до колен архалук, в новых сапогах с высокими голенищами. Он был туго подпоясан широким кожаным ремнем. На голове у него была черная суконная фуражка с лакированным козырьком, который блестел на солнце».
Впрочем, великолепный Дюма уже описал подобную ситуацию: «Представьте себе Дон Кихота (правда, Дон Кихота в восемь лет. — К. Р.)... Дон Кихота без доспехов, без лат, без набедрников... Продолговатое смуглое лицо... взгляд открытый и умный, нос... тонко очерченный, челюстные мышцы чрезмерно развитые — неотъемлемый признак, по которому можно определить гасконца, даже если на нем нет берета».
Ах, уж эти «проклятые» гасконцы! А маленький Сосо был грузинским «гасконцем», хотя и не подозревал об этом; поэтому он «каждую улыбку воспринимал как оскорбление, каждый взгляд — как вызов». Переступая порог класса, он волновался. Его новые товарищи проучились вместе уже целый год, это был коллектив, небольшой клан детей священников, и он, сын сапожника, опоздавший к первому знакомству, мог ожидать любых каверз от этого уже сложившегося сообщества.
Он уже знал, как могут быть жестоки сверстники, насмехавшиеся над следами его болезни, отметившей лицо; и левой рукой он придерживал полу архалука не потому, что под ней скрывалась рукоять шпаги, — рука плохо слушалась, а его гордость не позволяла ему давать повод для насмешек. Однако юные поповичи не были искушены самоуверенностью слуг кардинала Ришелье; они приняли новичка с любопытствующим и бесхитростным простодушием.
