Она достала из пачки еще одну сигарету. Яаков молчал. Значит, вот как все это было.
— К счастью, моего согласия никто не спрашивал. Я была еще достаточно упряма, чтобы отказаться. А тогда мы бы сейчас с тобой здесь не разговаривали.
Ее голос звучал нарочито резко.
— А так мне повезло. Меня перевели в другой караван и все оставшиеся четыре года я проработала на кухне. Вот, посмотри, — и она протянула ему руку.
Рука была красная, в порезах, ногти обломаны.
— Это пройдет, — сказал Яаков, — несколько месяцев, и у тебя будут такие же красивые руки, как раньше.
— Ничего уже не будет как раньше. — Она замолчала, потом посмотрела ему прямо в глаза. — Ну, что. Рассказать тебе еще что-нибудь.
— Послушай, Мария… — он попытался взять ее за руку, но она отстранилась, — все это не имеет значения. Мы ведь не были женаты, и, значит, нам ничто не мешает…
— Оставь это, — она покачала головой, — мне не нужно жертв.
— Но это совсем не… — он хотел было возразить, но она не дала ему закончить фразы.
— Я знаю, что ты хочешь сказать. Это бесполезно. И потом, ты вовсе не хочешь жениться на мне. Ты хочешь жениться на той девочке, в длинной юбке и с лентой в волосах, с которой ты когда-то гулял по Иерусалиму и которая таскала тебя в Хеврон, на всякие демонстрации, ну, ты же помнишь. А ее больше нет. Как и Хеврона больше нет. Я-то выжила. А ее убили.
— Хеврон теперь снова в наших руках, — сказал Яаков.
— Может быть.
Он не знал, что сказать. Ури когда-то говорил, что в Израиле все процессы протекают быстрее. Пять лет, сказал он тогда, и действительно, через пять лет все кончилось. Конечно, в жизни целого народа это незначительный срок. Но их жизнь разрушена, и на это даже не понадобилось пяти лет. И сам Ури не дожил до освобождения. Он умер последним летом от инфаркта. Может быть, в Иерусалиме его еще могли бы спасти. Но операций на открытом сердце не делали ни в Димоне, ни даже в Беэр-Шеве. А ведь Ури был всего на два или на три года старше его самого.
— Они явились к нам ночью, — сказала Мария. — Их было шестеро. Шесть здоровых жлобов-полицейских, чтобы взять мужа, жену и девочку-студентку. Когда они стали рыться в бумагах, которые оставил Йони, я не выдержала. Ну, ты же помнишь, какая я тогда была. Я крикнула: «Сволочи». И тогда они подошли ко мне. Неторопливо. Втроем. Один заломил мне руки за спиной, второй раздвинул мне ноги, а третий дал пощечину. Папа все это видел, но они держали его за руки.
