— Ты делаешь большую мицву, — сказал ему как-то Яаков.
— Брось, мне это ничего не стоит, — отмахнулся Йоси. И добавил со смущенной улыбкой:
— Эзра напоминает мне моего дедушку. Он умер несколько лет назад.
Мария, конечно, сказала бы, что Йоси не должен был соглашаться работать охранником. Она вообще не признавала компромиссов с совестью.
— Но ведь у него маленькие дети, кто-то должен их кормить.
— Все равно, нельзя содержать семью за счет чужого несчастья.
— Но если бы Йоси отказался, прислали бы другого, и этот другой мог бы оказаться равнодушным или даже жестоким, разве это было бы лучше.
— Все равно, ты не прав. Во-первых, у каждого человека есть свобода выбора, есть личная ответственность. Йоси отвечает сам за себя, а не за того, кто мог бы оказаться на его месте. А во-вторых, если бы все порядочные люди отказывались сотрудничать с режимом, режим не мог бы существовать.
— Ну, это уже демагогия.
— А по-моему, демагогия — это как раз попытка оправдать компромисс.
Яаков поймал себя на том, что снова ведет воображаемый спор с Марией, как будто они расстались только вчера, нет, как будто она сидит сейчас напротив него. Вот она, на матраце, в своей любимой позе — сидит, скрестив ноги под юбкой и отцепляет от одной из серег зацепившийся за нее завиток волос. Мария любила длинные серьги.
Первое время он надеялся увидеть ее во сне. Но здесь, в Нецарим-2, он почти не видел снов. За все эти годы Яаков так и не привык к работе, тяжелой, изнуряющей и бессмысленной. Вечером он возвращался в караван совершенно без сил. Болели ноги, нестерпимо ломило поясницу, от песка и пыли слезились глаза. Яаков в изнеможении валился на матрац и едва успевал забыться сном, как зыбкую тишину разрывал пронзительный вой сирены.
Так их будили каждый день, но всякий раз этот вой проникал прямо в мозг. Пять часов. Пора вставать на работу.
Изредка ему снились бесконечные пески, кое-где поросшие высохшим кустарником, или зимние вечера, когда они сидели, забившись в спальные мешки, с жестяных стен каравана капала вода, а из бесчисленных щелей дул пронизывающий ветер. Но прежняя жизнь ему не снилась никогда, как будто невидимая рука стерла ее последние следы не только из книг и из газет, но даже из сознания граждан Израильско-Палестинской Конфедерации. Так называлось теперь государство.
Все это началось шесть лет назад, в апреле 1996 года. Ури говорил, что все началось гораздо раньше, еще до прихода к власти Аводы, но Ури был историк и всегда искал истоки. А Яакову, как и большинству израильтян, запомнился именно этот день. Обычно он помнил только еврейские даты, но эту запомнил с точностью. 17 апреля.
