— Следующий, — донесся из-за конторки голос медсестры. Яаков поднял голову. Парень с повязкой на глазу уже выходил из кабинета.
Доктор Илана Левицки что-то записывала в лежавшую перед ней на столе карту одного из больных. Яаков прикрыл за собой дверь и огляделся в поисках стула.
— Садитесь вон там, — доктор Левицки протянула ему градусник и указала на кушетку в глубине комнаты. — За вами есть еще кто-нибудь?
— Нет, я последний, — ответил Яаков, и она с шумом отодвинула стул и подошла к полочке, на которой стояли банки с пакетиками чая, сахаром и кофе, и электрический чайник.
— Хотите кофе.
— Спасибо, лучше чаю, — Яакова несколько удивило ее предложение, но горячего чаю действительно хотелось. Он прислонился к стене и почувствовал, что его уже не так знобит.
Доктору Левицки было лет под сорок. Видно было, что она весьма тщательно следит за собой, хотя на такой работе, как у нее, это вроде бы и ни к чему.
Ее губы были накрашены, а коротко остриженные каштановые волосы старательно уложены. Яаков понимал, что не следует ее так пристально рассматривать, но он вот уже несколько лет не видел ни одной женщины, если не считать медсестры.
Чайник закипел. Доктор Левицки поставила стаканы на поднос и начала разливать кипяток. Нижние пуговицы ее халата были расстегнуты и виднелась облегающая темно-зеленая юбка.
— Сколько вы здесь.
У нее был русский акцент, но не такой резкий, как у Зеэва, а чуть заметный.
— Три года, скоро три с половиной.
— Откуда.
— Из Иерусалима. Я работал учителем в школе.
Пластиковый стаканчик обжигал пальцы. В учительской, на переменах, Яаков всегда брал два стаканчика сразу, вставляя один в другой, но здесь это была непозволительная роскошь. У них в караване стаканы были пластмассовые, какого-то грязно-оранжевого цвета, с выщербленными краями.
— Я тоже из Иерусалима. — Она размешала в своем стакане сахар и подлила молока. — Работаю здесь второй год. Вокруг одни жлобы. Вы не поверите, до чего приятно иногда поговорить с интеллигентным человеком.
— Я понимаю, — сказал Яаков и добавил, чтобы как-то продолжить беседу, — вы, наверное, давно в стране.
— Двенадцать лет. И, представьте себе, не смогла найти никакой другой работы, хотя, после стольких лет в стране, мне все-таки полагалось бы что-нибудь получше.
Яакову стало смешно, и он осторожно поставил стаканчик на кушетку, чтобы не расплескать чай.
— Если так, мне тоже полагалось бы что-нибудь получше. Я ведь здесь родился.
