…А если фонарик погаснет?!
Ивар плавал в полусне-полубреду; вокруг него покачивались звезды, нет — не звезды, фонарики в мертвых руках… Он висел посреди космоса, нагой, скорчившийся, белый от холода, ни верха, ни низа, ледяные сияющие россыпи — и пустота…
Отчаявшись, он прошептал непослушными губами — «мама».
Космос плавно качнулся.
— Мама… Мама!..
Он по-прежнему висел посреди пустоты, но не черной и враждебной — темно-красной, теплой, бесконечно спокойной. Умиротворение и покой. Полная защищенность. Он плывет в пустоте, прорезанной пульсирующими кровеносными сосудами — расслабленный, все такой же нагой, все такой же скорчившийся и слабый — но бесконечно счастливый, потому что любовь, совершенно осязаемая любовь обнимает его теплой пушистой шерстью, заключает в кокон…
Космос.
Надолго ли хватит фонарика?..
Он глубоко вздохнул, приходя в себя.
— …Прародина — для всех?
Серьезный парень с подносом в руках — тот, что приносил Ивару еду — удивленно обернулся от двери.
— Я хотел спросить… Прародина — она для всех? Или… только для тигардов?
Парень задумался. Пожал плечами, ответил, глядя в сторону:
— У всякого есть мать… Но не у всех одна мать, правильно?..
…Мама!..
Перебивая дорогое воспоминание, проплыла по дну памяти восьминогая тень-паук. Два переплетенных тела в метре над полом. «Ивар, пойми…»
— Выведи меня отсюда, — попросил он шепотом.
Серьезный парень чуть не выронил поднос.
— Выведи, — повторил Ивар тихо. — Постарайся… Улетим вместе в Город, ты пойми, Город никогда не простит… Здесь уже всем конец… Спаси меня — спасешься сам…
Ивар сознавал бесполезность своих слов — и все же говорил. Без надежды.
Парень вдруг улыбнулся — без злобы, открыто:
— Тебе не понять…
Повернулся и вышел.
Ивару не понять.
…Неужели они не боятся? Им действительно легче умереть, чем расстаться со своими драгоценными… камнями… обычаями?!
…Женщина, молодая, легкая, идет прочь, лица не видно, только подрагивают в такт шагам тяжелые косы на плечах… А над ней синее-синее, невозможно синее, горящее синим, слепящее глаза, тепло на щеках — солнце, а она уходит, касаясь травы оборками цветного платья, догнать бы, догнать бы, догнать…
Ее догоняет мальчик. Как был — в простреленом комбинезоне, в запекшейся крови…
Всего лишь щелчок открывающейся двери — а уже ясно, кто вошел.
— Нету никакой Прародины, — сказал Ивар в стену.
