— Ах ты провокатор сопливый!
— Давай… Вот-вот…
Орбитальный сторож считал позывные «Герцогини» — и смущенно потащился прочь. По-видимому, весь флот, принадлежащий лично Командору, имел на этот счет некую специальную маркировку.
— Вот, — сказал торжествующий Ивар.
Саня опустил руки.
Сегодня утром Ивар плакал, забившись в узкую, как щель, душевую — плакал и думал, что его никто не видит.
— Ивар… Никто просто так ничего не запрещает. Раз запретили — значит, опасно. Опасно!.. А отец…
— Пусть спросит, я ему объясню… Я объясню ему, что если он может позволить себе…
— Замолчи! Об отце…
К удивлению Сани, Ивар печально согласился:
— Да… Отец. Зато она… Она…
Саня вспомнил, какое у Регины было лицо. Когда она услышала… Гм. А на ребенка, вроде бы, обижаться не пристало…
Желтая, в круглых выбоинах поверхность объекта «Пустыня» заняла собой экраны и экранчики. Ивар методично крутил чертенку хвост.
— Слушай меня, — сказал Саня самым твердым голосом, на какой был способен. — Три минуты — и старт. И моли святыню, чтобы нас не засекли…
Ивар пожал плечами.
Шлюпку тряхнуло — три цепкие лапы ее впились в поверхность запрещенной планетки. Ивар чуть улыбнулся — впервые за весь день. Кажется, это называется предвкушением. Ожиданием приключения…
— Ты, Сань, можешь и внутри посидеть. Перед законом чист, борта не покидал…
Саня ничего не ответил — только смотрел возмущенно и беспомощно.
Лохматый чертик подергивался на своей липучке, и в зеленых вспыхивающих глазках его поблескивало затаенное злорадство.
Над головами висело низкое, плотное, неприятно рыхлое небо. Казалось, подпрыгни — и можно оборвать с него клок; Ивар подпрыгнул. Из-под ребристых подошв взвилась туча пыли.
— В такие минуты, — пробормотал Саня, — я всегда вспоминаю, как сильно хотел иметь сестру.
Холмистая равнина напоминала разоренную постель, небрежно прикрытую зеленовато-серым одеялом; Ивару тут же стало противно: в запрещенном, неизведанном мире, где оставить отпечаток подошвы — уже преступление… постель?! Что за дурацкие, пошлые сравнения?!
Саня нервно зевнул:
— Пусто… Чего тут бояться, интересно… Ну что, возвращаемся?
Саня трусил все-таки. Ивар тоже трусил, но горечь и стыд требовали лекарства, а единственным лекарством сейчас было щекочущее, будоражащее осознание собственной отваги. Он вскинул голову, едва не стукнувшись затылком о внутреннюю поверхность шлема.
Горизонт лежал кольцом, узким обручем, и плоская, заключенная в круге равнина вовсе не походила на пустыню — скорее на степь, как ее показывают на экране, да еще и унылую, серо-зеленую, потрепанную ураганом степь.
