Ивар плакал в полубреду. Ему мерещились черные, черные глубины космоса, полные бродячих огоньков — тусклых фонариков в мертвых руках. Там зеленые скатерти под голубыми шатрами… Нет там шатров. Там черная пустота… и таблички, вмурованные в Стену Мертвых… А если — есть?! Несправедливо, если одним Прародина и шатры, а другим — только буквы на глухой поверхности искусственного камня… Мама!..
Он проснулся — или очнулся — и увидел над собой лицо склонившейся женщины.
— Мама… — он заплакал от облегчения, но тут же понял, что обознался, и прошептал разочарованно:
— Ванина… Ты разве не улетела?
Женщина присела на край кровати, Ивар ждал увидеть в ее руке шприц-пистолет но не увидел. Тогда он понял, что обознался снова.
— Это все из-за тебя, — сказал он Регине. — Оставь его в покое… Он любит только маму, ясно? Отстань, вот присосалась, как… присоска…
К его лбу прижалась нестерпимо холодная ладонь. Ивара передернуло.
— Он бредит, — прошептала женщина.
Ивар умиротворенно вздохнул и закрыл глаза. Если поверить… Если хоть на секундочку поверить, что где-то там людей ждут голубые шатры и зеленые скатерти… И там его ждет мама.
— Он бредит, — сказала женщина громче. — Он горячий и дрожит… — в ее голосе отчетливо скользнула паника. — Он… слышишь, Кай?!
«…вместо сына тигардов Кая». Ивар открыл глаза.
Над ним нависало испуганное лицо оператора Милицы. Увидев осмысленный взгляд, она забормотала почти заискивающе:
— Ивар… Ты как себя чувствуешь, а? Ты немножко… Не надо было тебя брать… туда?
— Надо было, — сухо сказали из полутьмы. — Надо.
Ивар пошевелился — заныла рука. Он прав, подумал Ивар. Надо было…
— Она так и летит? — спросил он шепотом. — И фонарик горит?
— Так и летит, — глухо отозвался Барракуда.
Ивар прерывисто вздохнул. Милица тревожно изучала его, выискивая, по-видимому, симптомы болезни; он не выдержал и усмехнулся:
— Боитесь, что я умру и нечем будет торговать?
Кажется, Милица вздрогнула. Кажется, вопросительно взглянула на Барракуду.
— Уйди, — уронил он коротко. К удивлению Ивара, женщина повиновалась мгновенно и беспрекословно. Чмокнула, закрываясь, дверь.
Барракуда сидел на своем обычном месте — на откидной койке у противоположной стены. Ивар вгляделся в его лицо — и внутренне сжался. За двое истекших суток Барракуда не то чтобы осунулся и не то чтобы исхудал; глаза его были спокойны — однако за внешним спокойствием стоял черный, непонятный сгусток страстей. Ивар испугался непонятного — что это, крайняя степень ненависти? горе? принятое наперед решение? От человека с таким лицом можно ждать чего угодно…
