— Чего же вы так торопитесь? — спрашивала
свита.— Посидите себе у нашем городу.
— Мы очень торопимся. У нас послезавтра в Кие
ве концерт, мы непременно должны быть к сроку на
месте.
Кое-кто из офицеров знал наши имена. Улыбались, смущались, шутили.
— Вот вы вместо того, чтобы задерживать нас,
лучше сами берите разрешение и приезжайте на наш
концерт в Киев,— сказал Аверченко.— Мы вас всех
приглашаем. Приезжайте непременно.
Молодежь заволновалась.
— Концерт? И вы участвуете? Ах, если бы толь
ко было можно!
— Карантин? Какой там карантин,—бессвязно
лепетал Гуськин.—Это же русские писатели! Они
так здоровы, что не дай б,ог. Слышали вы, чтобы
русский писатель хворал? Фа! Вы посмотрите на
русского писателя!
Он с гордостью выставил Аверченко и даже обдернул на нем пальто.
— Похож он на больного? Так я вам скажу: нет.
И через три дня, послезавтра, у них концерт. Такой концерт, что я бы сам валом валил на такой концерт. Событие в анналах истории. А если нужно карантин, так мы его потом поищем в Киеве. Ей-богу. Найдем и посидим себе немножечко. Отчего нам не посидеть? Что-о?
— Попросите же за нас вашего немца,—сказала
я офицерам.
Те пощелкали каблуками, пошептались, подсунули немцу какие-то бумажки. Тут выступил Гуськин.
— Главное дело, не забудьте сказать, что я преж
де всех сидел в карантине, — внушительно сказал
он мне.— Еще вздумают меня тут задерживать!
Я свою мамашу уже пять месяцев не видал.
И, повернувшись к изумленным офицерам, заявил официальным тоном:'
— Я нахожусь уже пять месяцев вне матери.
* * *
И вот мы снова в вагоне.
В Гомеле добрые души советовали нам проехать до Киева на пароходе: «Будете проезжать мимо острова, где засела какая-то банда. Банда все пароходы обстреливает из пулемета».
Прогулка, очевидно, очень уютная. Но мы все-таки решили ехать по железной дороге.
Вагон приличный, первого класса, но публики немного и публика странная — все какие-то мужики в сермягах. Сидят, молчат, шевелят бровями. Бородач с золотым зубом на мужика совсем не похож. На нем грязный тулуп, но пухлые руки, холеные, с вплывшим в четвертый палец обручальным кольцом.
Странный народ. Смотрят, положим, не злобно. Когда ехали в классном вагоне из Москвы, публика смотрела на нас зверски: интеллигенты подозревали в нас чекистов, плебс — тех, продолжающих пить кровушку.
Ну вот, скоро и Киев.
Гуськин развлекает нас мирной беседой.
— Я в Киеве познакомлю вас с моим приятелем,—
говорит он Оленушке.— Очень милый молодой че
