— Хорошо, только можно больше об этом не говорить?
— Конечно, можно. — Фрэнк хотел похлопать жену по коленке, но та была слишком далеко. — Разумеется. Просто я не хочу, чтобы ты переживала, вот и все.
Уверенно и плавно он вывел машину с ухабистого проселка на твердую прямизну шоссе № 12, чувствуя, что и сам наконец обрел почву под ногами. Свежий ветерок взъерошил его короткую стрижку и остудил мысли, после чего фиаско «Лауреатов» предстало в своем истинном виде. Оно не стоило того, чтобы трепать себе нервы. Разумные люди не тратят душевные силы на подобную ерунду и всякие другие нелепости смертельно скучной работы и смертельно скучной провинциальной жизни. Финансовые обстоятельства могут швырнуть человека в эту среду, но важно, чтобы она его не засосала. Главное — всегда помнить, кто ты есть.
Знакомой дорожкой, проторенной усилиями не потерять себя, мысли Фрэнка устремились к первым послевоенным годам и обшарпанному дому на Бетьюн-стрит в той части Нью-Йорка, где западный край Гринвич-виллидж плавно переходит в береговые пакгаузы, где соленый ветерок сумерек и басовитые речные трубы ночи наполняют воздух обещанием путешествий. Ему было чуть за двадцать, вместе с потертым твидовым пиджаком и линялыми рубашками он гордо носил титулы «фронтовик» и «интеллигент» и владел одним из трех ключей от однокомнатной квартиры. Двумя другими ключами и правом каждую вторую и третью неделю «пользоваться хатой» обладали два его однокашника по Колумбийскому университету, каждый из которых вносил треть квартплаты, составлявшей двадцать семь долларов. Те двое, бывший летчик-истребитель и бывший морской пехотинец, были старше и вальяжнее в земных удовольствиях (их запас охочих девушек казался неисчерпаемым), но вскоре Фрэнк, к своему робкому изумлению, стал их нагонять. То было время удивительно быстрых наверстываний и головокружительного роста уверенности в себе. Одинокий исследователь железнодорожного атласа, он так и не вскочил на свой товарняк, но теперь уже никакой Кребс не назвал бы его придурком. Армия взяла его в восемнадцать, в Германии швырнула в последнее весеннее наступление, а затем, прежде чем отпустить, одарила бестолковым, но веселым годовым туром по Европе, и с тех пор жизнь набирала обороты. Разболтанность его натуры — та самая черта, что среди одноклассников и однополчан делала его одиноким мечтателем, — вдруг преобразовалась в некое существенное и привлекательное целое. Впервые в жизни им восхищались, и тот факт, что девушки были готовы улечься с ним в постель, лишь слегка превосходил другое сопутствующее открытие: мужчины, причем умные, охотно его слушали. В школе его отметки редко поднимались выше посредственных, однако никто не счел бы посредственными его высказывания в пивных и ночных беседах, которые происходили все чаще и заканчивались одобрительным гулом, сопровождаемым многозначительным постукиванием по лбу — котелок старины Уилера варит. Теперь, говорили все, нужны лишь время и свобода, чтобы он нашел себя. Ему пророчили безоговорочный успех в разных сферах, но все сходились в том, что он предрасположен к «гуманитарной» или даже творческой деятельности; в любом случае это будет нечто, требующее упорного и беззаветного труда, для чего понадобится скорая и долгая отлучка в Европу, которую он часто называл единственным стоящим местом на свете. Когда в дневные передышки от бесед Фрэнк шатался по улицам или ночью размышлял в квартире на Бетьюн-стрит, имея право на «хату», но не имея девушки, он тоже ничуть не сомневался в своих исключительных достоинствах. Ведь биографии всех великих людей полны тем же юношеским поиском, тем же бунтом против отцов и их образа жизни, разве не так? Отчасти даже хорошо, что у него нет определенной сферы интересов: избегая конкретных целей, он тем самым освобождается от конкретных ограничений. На данный момент поле его деятельности — весь мир и сама жизнь.
