Совместная история Иванова и Кантемирова начинается с того момента, когда теплым осенним вечером года одна тысяча девятьсот девяносто девятого Кантемиров увидел в окне лицо незнакомого человека и внезапно осознал, что смертен.
С другой стороны, эта история начинается с того момента, когда Иванов заглянул в ярко освещенное окно на первом этаже трехэтажного особняка и впервые помыслил себе лучи света, проникающие на самое дно Мирового океана.
Таким образом, завязка этой истории совпадает с обоих концов, и поэтому ее можно хотя бы начать, пока не слишком задумываясь о продолжении.
В том, что Иванов и Кантемиров увидели друг друга, не было ничего фатального. Каждый день тысячи людей видят друг друга, и ничего не происходит. Увидеть — означает расположить другого в пространстве своего зрительном представления, но Кантемиров никак не хотел умещаться в пространстве зрительного представления Иванова; он расплывался, мелькал, трепетал, как язычок пламени на ветру, рябил, как поверхность воды, и решительно отказывался принимать какую бы то ни было внятную форму. Иванов же, с другой стороны, сразу же так плотно угнездился в пространстве зрительного представления Кантемирова, что, казалось, будто пребывал здесь всегда. Это не могло не насторожить Кантемирова. Он поднялся с кресла, отложил вязание и подошел к окну.
Иванов отпрянул от стекла. Врожденное чувство такта и исключительная вежливость то и дело переходящая в застенчивость не позволяли ему более погружать свой взгляд в чужую жизнь, как бы заманчиво она ни была освещена. Прекрасно понимая, что не всякий свет в этом мире принадлежит ему, Иванов мягко отступил от окна, развернулся и стал медленно растворяться в тугой и безветренной вечерней мгле. Такого исхода Кантемиров никак не мог допустить. Он запахнул халат и как был в домашних туфлях выбежал на улицу.
— Постойте, — крикнул Кантемиров Иванову.
Иванов остановился. Кантемиров подошел ближе и взял Иванова за рукав. Со стороны могло показаться, что наконец-то в этом мире произошла встреча противоположностей. Иванов был приземист, толст и бородат. Длинные, редкие, засаленные и местами всколоченные волосы прикрывали воротник грязного пальто, под которым мрачно намечалась грязно-желтого цвета майка. Обут он был в резиновые сапоги, заклеенные в нескольких местах ярко-красной клейкой лентой.
Кантемиров же, наоборот, был высок, гибок и худ. Его лицо и голова были гладко выбриты. Под шелковым халатом, в котором он выскочил на улицу, виднелась белоснежная рубашка, безупречно отглаженные брюки изящно ниспадали на домашние туфли крокодиловой кожи.
