— Нет, святой отец, просто они очень растерянные люди.
— Весь мир растерян, — сказал отец Фланаган.
И он прав, подумал Блэйн: весь мир в растерянности. Потому что мир лишился кумира и, несмотря на все старания, никак не может найти другого. Мир лишился якоря, на котором он держался против бурь необъяснимого и непонятного, и теперь его несет по океану, не описанному ни в одной лоции.
Одно время кумиром была наука. Она обладала логикой, смыслом, абсолютной точностью и охватывала все — от элементарных частиц до окраин Вселенной. Науке можно было доверять, потому что она прежде всего была общественной мудростью человечества.
А потом настал день, когда Человек со всей его пресловутой техникой и всемогущими машинами был вышвырнут с небес назад на Землю. В тот день божество науки утратило часть своего ослепительного блеска, и чуть ослабла вера в него.
Когда же Человек сумел достичь звезд без помощи каких-либо машин, культ механизмов окончательно рассыпался в прах. Наука, техника, машины все еще существовали, играли важную роль в повседневной жизни, однако им больше не поклонялись.
Человек лишился своего бога. Но Человек не может жить без идеалов и целей, ему надо поклоняться какому-то абстрактному герою. А тут образовался вакуум, невыносимая пустота.
В эту пустоту, несмотря на всю свою необычность, идеально вписывалась паранормальная кинетика. Наконец-то появилось объяснение и оправдание всем полубезумным культам; наконец пришла надежда на конечное исполнение всех чаяний; наконец родилось нечто достаточно экзотичное, или что можно было сделать достаточно экзотичным, чтобы удовлетворить человеческие эмоции во всех их глубине, — что никогда не было под силу простой машине.
Наконец-то человечество — слава тебе, господи! — овладело магией.
Мир охватил колдовской бум.
Как обычно, маятник качнулся слишком далеко и теперь несся в обратную сторону, распространяя по земле ужас и панику.
И опять Человек потерял кумира, а взамен приобрел обновленные суеверия, которые, подобно вздымающейся волне, понесли его во мрак второго средневековья.
— Я много размышлял по этому поводу, — сказал отец Фланаган. — Мимо подобной темы не может пройти даже такой недостойный слуга церкви, как я. Все, что касается души человеческой, интересует Церковь и папу.
Как бы в признательность за искренность Блэйн слегка поклонился, однако с долей обиды заметил:
— Так, значит, вы пришли меня изучать. Вы пришли меня допрашивать.
