— А все к тому. Если хочешь, слушай. Помнишь тот вечер, когда я хотел поговорить с Мариной? Я, конечно, выдумал тогда, но, правду сказать, думал, что ты откажешь. А потом вижу… Ты же что-то долго с Надей говорил тогда, помнишь? Ну, я и сказал после Марине, что это ты меня попросил ее проводить, выручить как бы… И все такое.
— Ты… ты сказал так? И она поверила?
— Ну, не сразу, понятно, — помялся Клыбик. — Ты же, говорю, сам помог мне в этом. Надю же провожал…
Значит, все было так глупо и просто…
«Что же, говори, Клыбик, говори… А может, ты думаешь, что мне больно это, и жалеешь меня? Просто я никогда не думал, что может такая страшная пустота быть в сердце и такое болезненное бездумье может заполнить голову… А вот почему-то растет, утоньшается стволами и медленно поднимается вверх стена безмолвного леса… Нет, это лишь показалось. Шумят, как обычно, сосны… А вот теперь я нахожу свои руки. Может, забыл ты об этом, может, думаешь ты, что они ради того лишь, чтобы тягать пилу?»
И он поднялся.
— Подлец! Портфельная твоя душа!.. И ты… такое!
Подобрал под себя ноги и весь подался назад Клыбик, — растерянное, побелевшее лицо; рука невольно сгребает хвоинки…
Словно упал на гладкую воду камень и сильно и шумно взлетели кверху брызги. Пошли круги по воде, слабея, достигли берега… И вот медленно всплывал в памяти посеребренный луною тополь, а вот как будто склонилась Марина к Василю, и такой яркий за улицей выгон в молодом и ядреном блеске. И словно бы Василь говорит: «Слушай свое сердце, Марина, оно у тебя доброе, слушай, и оно тебя не подведет!» И затем: «А я! Почему же, если верил себе, не верил Марине и почему отступил? Отдал Марину гаду этому, Клыбику».
И захотелось бежать — от себя, от Клыбика, от всего. Бежать, как однажды в детстве, когда заблудился в лесу и, подгоняемый недетской какой-то тоской, все бежал и бежал по незнакомой дороге, глотая слезы…
— Пошли, — сказал он глухо и поднял пилу. — Работник!
Береза стояла на краю поляны, высокая, ровная, и когда впился в нее топор, вздрогнул сразу звонкий ствол от шершавого комля до зеленых листьев — и вся береза стала как шумная тучка трепетных зеленых мотыльков. А потом медленно клонилась она и, пока падала в невеселом своем кружении, привела с собою серый летний день с леностным дождиком, запах влажной земли и огуречника. Шла Марина от Савкиных ворот — и болтался и бил по загорелой ноге с налипшей к ней травинкой порванный ремешок туфельки… И почему не остановил он ее тогда, почему не объяснил?
