Я ускорил шаг, чтобы опередить их, и меня тут же резануло в паху. Неприязнь к дочери из-за этой ее, по моему мнению, преждевременной сексуальной зрелости мгновенно растаяла. Эва заметила меня, и лицо ее выразило изумление: она никогда не видела меня в одиночестве гуляющим по улицам, я всегда мчался куда-нибудь на машине.
Ловким движением она высвободилась из объятий онаниста и что-то шепнула ему. Я показал ей жестом, чтобы она шла за мной. Изумившись еще более, она что-то сказала пареньку и подошла ко мне.
– Что случилось? – дерзко спросила она.
Впервые за последние годы я видел ее днем на улице так близко. Глаза ее, под которыми легли синеватые тени, сверкали недобрым блеском, круглое личико было бледным. Я смотрел на это лицо, заново открывая его, и в душе моей затеплилась слабая надежда.
– Что случилось? – нетерпеливо повторила Эва.
Я быстро оглянулся вокруг и, увидев неподалеку кафе, потянул ее туда. Она шла, держась суховато и настороженно. Близилась обеденная пора, и столики освобождались один за другим. Втащив Эву в темный угол, я заказал две чашки кофе.
– Что случилось? – еще раз спросила Эва.- Получил двойку за поведение?
Я пропустил эту колкость мимо ушей, так как почувствовал, что за дерзостью Эвы кроется тревога.
– Ты не должна позволять обнимать себя на улице,- сказал я, хотя именно этого и не хотел говорить.
– У меня нет постоянной свободной хаты, как у тебя,- порывисто ответила она, но тут же опустила глаза.
Наглость боролась в ней со стыдливостью. Вчера я, конечно, немедленно осадил бы ее, ныне это меня уже не задевало.
– И слава богу, что у тебя нет хаты,- засмеялся я.- А то вон твоя подружка Ася в подоле принесла.
– Ну, для этого-то мне хватит нашей хаты!
– Что это значит? – ужаснулся я.
– Я могу пользоваться хатой, пока вы на работе,- деловито пояснила Эва.- Но ты-то ведь мне не отказал бы, дал бы денег на аборт, правда? Это ведь не должно оскорблять твоей идеологии?
Надо было возмутиться, но это у меня не получилось. Эва хотела разозлить меня, и то, что я не реагировал на ее слова, удивило ее. Она все сильнее, хотя и осторожно, стала нажимать на больные места, стремясь все-таки вывести меня из себя.
– Эва, зачем ты рисуешься? Хочешь убедить меня в том, что вульгарность – твоя идеология? – мягко спросил я.
– А твоя идеология? Не кради общественного имущества и не гневи начальства своего? Знаю я твою идеологию! – язвительно заметила она.- А может, ты предложишь мне что-нибудь получше?
