— Зачем беспокоить сберкассу? — Голубые глазки Оськи простодушно уставились на Быкова. — Сперва вносить, потом выносить.
— А если подкопить? — спросил Быков. — Да справить, скажем, костюм.
— А вы знаете, как писал великий Пушкин? — спросил Оська. — “Богачу-дураку и с казной не спится. Бобыль гол, как сокол, — поет, веселится”.
— Это не Пушкин писал, — вставил Паша. — Никитин.
— Неважно, — веско бросил Оська. — Он тоже был великий.
— Болтаешь ты!.. — В голосе Быкова прозвучало осуждение. — А нас в любой момент могут жахнуть торпедой в борт. И полетим мы… — Он выразительно показал узловатым пальцем наверх.
— Никуда мы не полетим, — уверенно возразил Оська.
— Ты-то почем знаешь, что не полетим? — усмехнулся Марушко.
— Не полетим, — упорствовал Оська. — Я счастливый. Где Оська — пароход не потонет. И бомба сюда не попадет. Хочешь на спор? — Он протянул руку Марушко. — Если меня разнесет бомба, я плачу тебе тыщу карбованцев. Не разнесет — ты мне. Пошли?
Слова его потонули в дружном хохоте.
Шум в каюте поднял с койки Малыша. Он осмотрел матросов мутными глазами и, придерживаясь руками за стену, стал пробираться к двери.
— Бьет море? — участливо спросил Быков.
— Болтает и болтает, — простонал Малыш. — Душу выворачивает!
— А ты бери пример с меня. — Оська назидательно поднял палец. — Утром я две тарелки борща навернул да каши с мясом. Все это хозяйство компотом залил. Попробуй… качни!
— Не могу. — Лицо Малыша страдальчески скривилось. — От одного запаха еды нехорошо становится.
— Пойдем, — поднялся Оська. — Я тебя накормлю.
— Давай, давай! — встал Быков.
— Не надо, — попятился Малыш.
— Так накормлю… забудешь о качке.
Оська ухватил Малыша за плечи и, припадая на короткую правую ногу, вытолкнул его из каюты. За ним поднялись и остальные.
Буря не затихала. Из непроглядной темени вырастала волна за волной и с глухим рокотом разбивалась об острый форштевень. По палубе с сердитым шипением металась черная вода, захлестывала ноги матросов, тащивших обмякшего, вялого Малыша в надстройку.
