— Послушай, Шустрик, а где сейчас табачный человек? Где-нибудь снаружи?
— В башке бурлит, как в овраге после ливня, — пробормотал Шустрик. — Я падаю, падаю… Голова моя падает, а я следом за ней… Чуешь запах листопада? Собирается дождь. Ты помнишь дождь?
Едва в крашеной зеленой двери, находившейся примерно в середине блока, звякнула щеколда, Раф вернулся к своей конуре, лег и замер как мертвый. Впрочем, другие собаки реагировали далеко не так равнодушно. Весь блок заполнился шорохами и воем, беспокойным визгом и скрежетом когтей по железной сетке. Шустрик несколько раз подскочил на месте и подбежал к дверце своей клетки, язык его вывалился наружу, из пасти в прохладном вечернем воздухе валил пар.
Эта зеленая дверь открывалась внутрь и имела обыкновение застревать в косяке. За могучим толчком снаружи, после которого подался лишь самый верх двери, послышался стук жестяного ведра, которое поставили на пол. Дверь с грохотом распахнулась, и в то же мгновение в нос каждой собаке ударил запах вечернего ветра, который не могла заглушить едкая вонь от горевшего мусора. В дверях показался табачный человек собственной персоной, с трубкой в зубах, с двумя ведрами в руках. От него так и разило табаком, от матерчатой кепки до резиновых сапог, словно смолой от сосны. Тявканье усилилось, взвизги, шум, возня и всеобщее взволнованное напряжение, повисшее в собачьем блоке, являли собой прямую противоположность молчаливой невозмутимости, с которой табачный человек внес два ведра, поставил их на пол, затем вышел из блока и принес еще два ведра, а потом и еще два. Покончив с этим, он затворил дверь, затем, стоя в окружении шести ведер, достал спички, чиркнул, прикрыл трубку ладонями и неторопливо, со знанием дела разжег ее, не обращая ни малейшего внимания на окружающий его шум и гам.
— Ничего у этой старой трубки не выйдет, не выйдет, — пробормотал Шустрик себе под нос, задрал передние лапы на сетку и, склонив голову вправо, наблюдал, как табачный человек взял стоявший в углу пятигаллонный бачок для воды и не спеша, тяжело топая резиновыми сапогами, понес его к водопроводному крану, пустил воду и стоял рядом, ожидая, покуда бачок наполнится.
Некогда старик Тайсон служил матросом, потом пас овец, а потом еще несколько лет работал дорожным рабочим. Условия службы в ЖОПе прельстили его тем, что тут, по его словам, работа под крышей, да и ходить — это тебе не ползать. И то сказать, в Центре к нему относились вполне уважительно, и даже ценили, причем не только старший персонал, но и директор. И хотя Тайсон был человек довольно угрюмый, он твердо знал свое место и на него можно было положиться, да и к обязанностям своим он относился честно и добросовестно.
