— Все. Голова кружится. Так, знаешь, кру…
— Лежи смирно. Я вскипячу чаю, а ты пока выспишься. Это от волнения, понимаешь? Просто нервная лихорадка. К утру все пройдет.
Прокоп наморщил лоб, стараясь что-то припомнить.
— Я знаю, — озабоченно сказал он, помолчав. — Слушай, надо, чтобы кто-нибудь бросил эту баночку в воду. Чтоб не взорвалась.
— Не беспокойся. И не разговаривай.
— А… я, пожалуй, могу сидеть. Тебе не тяжело?
— Нет, лежи, лежи.
— …А у тебя осталась моя тетрадка по химии, — вдруг вспомнил Прокоп.
— Да, да, я отдам. А теперь — лежи смирно, слышишь?
— Ох, какая у меня тяжелая голова…
Тем временем наемный экипаж громыхал вверх по Ечной улице. Томеш, негромко насвистывая какую-то мелодию, поглядывал в окно. Прокоп дышал хрипло, с еле слышным стоном. Туман оседал влагой на тротуары, его слизкая сырость проникала даже под пальто. Было темно и безлюдно.
— Сейчас приедем, — громко произнес Томеш.
Экипаж быстрее задребезжал по площади и завернул направо.
— Погоди, Прокоп, — можешь пройти несколько шагов? Я помогу…
Томеш с трудом втащил своего гостя на третий этаж. А Прокопу казалось, что он совсем легкий, невесомый, и он позволил чуть ли не нести себя по лестнице; но Томеш совсем запыхался, он то и дело вытирал пот.
— Правда, я как перышко? — удивился Прокоп.
— Как бы не так, — буркнул Томеш, еле переводя дух, и отпер свою дверь.
Пока Томеш раздевал его, Прокоп чувствовал себя совсем малым ребенком.
— Моя мамочка… — начал он что-то рассказывать. — Когда моя мамочка, а это уже… это было давно… папа сидел за столом, а мамочка уносила меня в кроватку — слышишь?
Наконец Прокоп в постели, одеяло натянуто до подбородка, но зубы все еще стучат от озноба; он смотрит, как Томеш торопливо растапливает печку.
От жалости к себе и от слабости растроганный Прокоп чуть не плакал и без конца лепетал что-то; он успокоился, когда на лоб ему положили холодный компресс. Тогда он стал молча рассматривать комнату; в ней пахло табаком и женщиной.
— А ты безобразник, Томеш, — серьезно проговорил он. Все-то к тебе девки ходят.
— Ну и что? — повернулся к нему Томеш.
— Ничего. А чем ты, собственно, занимаешься?
Томеш махнул рукой.
— Плохи мои дела, дружище. Денег ни гроша.
— Кутишь?
Томеш покачал головой.
— Знаешь, мне жаль тебя, — сочувственно заговорил Прокоп. — Ты мог бы… Смотри, я работаю уже двенадцать лет.
— А что это тебе дает? — резко возразил Томеш.
— Ну, кое-что перепадает. Вот продал в этом году взрывчатый декстрин.
