И я поцеловал ее.
– Нет, сегодня ты мне не чужой, – сказала она, – но был чужим и убеждена, что когда-нибудь снова будешь.
– Если уж до этого дойдет, – возразил я, – то ты тоже станешь мне чужой.
Она посмотрела на меня, нервно улыбаясь.
– Я? Вот об этом я тебе и толкую. Мы сейчас поженимся и проживем вместе лет пятьдесят. И, скажем, все это время я буду тебе чужой, так ведь ты этого и не заметишь!
– А если я таким буду, ты заметишь наверняка?
– Для женщины, думаю, – сказала она, – мужчина всегда чужой, и есть что-то ужасное в постоянной зависимости от чужого человека.
– Но ведь мужчины тоже зависят от женщин. Над этим ты никогда не задумывалась?
– А! – отмахнулась она. – Мужчины зависят от женщин! Мужчинам просто нравится так думать. Это каким-то образом оправдывает их женоненавистничество. Но если какой-то мужчина действительно зависит от какой-то женщины, то, считай, он уже не мужчина. А женщина, наоборот, попадает в ловушку.
– Выходит, по-твоему, я не могу от тебя зависеть? А ты непременно будешь зависеть от меня? – Я расхохотался. – Хотел бы я посмотреть, как это у тебя получится, Хелла!
– Смейся, смейся, – насмешливо протянула она, – но то, что я говорю, не так уж глупо. Я эту премудрость постигла в Испании и поняла, что должна поступиться свободой, что не могу быть свободной, если привязалась, вернее, доверилась кому-нибудь.
– Кому-нибудь? А, может, чему-нибудь?
Она промолчала.
– Не знаю, – заговорила она, – но я начинаю думать, что женщины к чему-нибудь привязываются от сознания собственного ничтожества. Они всем жертвуют ради мужчины, если могут. Конечно, до конца с этим могут смириться не все, и большинство женщин страдают от невостребованности их души. Это-то, по-моему, их морально и убивает, думаю даже, – добавила она, замявшись, – что, возможно, это убьет и меня.
– Хелла, чего ты хочешь? Почему ты вдруг решила возвести между нами эту стену?
Она рассмеялась.
– Ничего я не хочу и ничего не решила. Просто ты подчинил меня себе, и теперь я твоя послушная и горячо любящая тебя раба.
Меня прямо мороз продрал по коже. От растерянности я насмешливо замотал головой.
– Никак не пойму, о чем ты говоришь.
– Как о чем? – сказала она. – Я говорю о своей жизни. Теперь у меня есть ты. Я буду тебя холить, кормить, мучить, обводить вокруг пальца. И любить. У меня есть ты, и я могу примириться со своим положением. Отныне у меня, как у любой женщины, есть масса причин посетовать на свою женскую участь. Но зато мне не будет страшно, ведь теперь я не одна.
