– А меня тебе жалко? – весело спросил арестант, и всё лицо у него было освещено хорошей, доброй улыбкой…
– Да ведь, чудак-человек! – воскликнул Ефимушка, – как же тебя не жалеть? Что ты такое, ежели подумать? Коли ты бродишь, так, видно, нет у тебя ничего своего на земле-то, ни угла, ни щепочки… А может, ещё и велик грех ты носишь с собой, – кто тебя знает? Горюн ты – одно слово…
– Так, – сказал арестант.
И они снова замолчали. Солнце уже село, и тени стали гуще. В воздухе пахло влажной землёй, цветами и лесной плесенью… Долго сидели молча.
– А как тут ни хорошо – всё-таки надо идти… Нам ещё вёрст восемь осталось… Айда-ка, отче, подымайся!
– Посидим ещё немного, – попросил отче.
– Да я ничего, я сам люблю ночью около леса быть… Только когда ж мы придём в волость-то? Заругают меня – поздно-де.
– Ничего, не заругают…
– Разве ты словечко замолвишь, – усмехнулся сотский.
– Могу.
– Ой ли?
– А что?
– Шутник ты! Он те, становой-то, задаст перцу!
– Дерётся разве?
– Лют! И ловок – ахнет кулаком в ухо, а выходит всё равно как бы косой по ногам.
– Ну, мы ему сдачи дадим, – уверенно сказал арестант, дружески потрепав своего конвоира по плечу.
Это было фамильярно и не понравилось Ефимушке. Как-никак, а он всё-таки начальство, и этот гусь не должен забывать, что у Ефимушки за пазухой есть медная бляха! Ефимушка встал на ноги, взял в руки свою палку, вывесил бляху на самую середину груди и строго сказал:
– Вставай, идём!
– Не пойду! – сказал арестант.
Ефимушка смутился и, вытаращив глаза, с полминуты молчал, не понимая, – с чего это арестант вдруг стал такой?
– Ну, не валандайся, идём! – мягче сказал он.
– Не пойду! – решительно повторил арестант.
– То есть как не пойдёшь? – закричал Ефимушка в изумлении и гневе.
– Так. Хочу здесь ночевать с тобой… Ну-ка, разжигай костёр…
– Я те дам ночевать! Я те такой костёр на спине у тебя разожгу – любо-дорого! – грозил Ефимушка. Но в глубине души он был изумлён. Говорит человек – не пойду, – а сопротивления никакого не оказывает, в драку не лезет, лежит себе на земле и больше ничего. Как тут быть?
– Не ори, Ефим, – спокойно посоветовал арестант.
Ефимушка снова замолчал и, переминаясь с ноги на ногу над своим арестантом, смотрел на него большими глазами. И тот на него смотрел, смотрел и улыбался. Ефимушка тяжело соображал, – как же теперь нужно поступать?
И с чего этот бродяга, такой угрюмый и злой, вдруг разбаловался? А что, если навалиться на него, скрутить ему руки, дать раза два по шее да и всё? И самым строго начальническим тоном, какой только был в его распоряжении, Ефимушка сказал:
