Только я не включаюсь в эту коллективную психотерапию. У меня продолжается то состояние, которое я ощутил еще перед Петергофским дворцом. Мне почему-то кажется, что меня здесь нет. И не только здесь, но в жизни вообще. Я слышу голоса, но не воспринимаю слов. Вижу лица, но не представляю, что это за люди. Знаю, что где-то сейчас нахожусь, но не понимаю – где. Если я что-то скажу, меня не услышат. Если я прикоснусь к кому-то, человек не почувствует прикосновения. Я стал тенью, фантомом, эхом прошлого, которого уже нет. Более того, изменился сам мир. Он чуть колеблется и дрожит, как будто прокатываются по нему волны интерференции, расслаивается на цветовые точки, на пиксели, на бессмысленную мозаику, утратившую конфигурации бытия. Сейчас он распадется совсем, обнаружится за ним черное забытье. Вырожденное пространство безличности, амнезия несуществования… Вот – буквально через минуту, через тридцать секунд, через пять…
– Что с тобой? – шепотом спрашивает Аля. – У тебя опять вместо лица – всемирная скорбь.
Я отвечаю, что чувствую себя тенью. Аля всматривается в меня и вдруг строгим голосом приказывает:
– А ну, повернись!..
Что делать, я поворачиваюсь к ней. Аля всматривается в меня, как будто считывает со дна глаз неведомый текст. Светлые зрачки ее расширяются. Она поднимает ладонь и, не стесняясь присутствующих, проводит ей по лицу.
Не знаю, быть может, это галлюцинации, но мне кажется, что лицо омывается мятной водой.
У меня даже щиплет под веками.
– Все, – говорит она.
И это действительно все. Аля как будто сняла серую паутину. Волны интерференции утихают, пиксели совмещаются, мир вновь обретает устойчивость.
Я слышу, как Ерофей говорит, что через три дня он уже будет в Латинской Америке. Эквадор, Боливия, Колумбия, Венесуэла… Это в рамках международной программы «Латинский мир»…
Я прямо так и подскакиваю:
– Значит, скоро по телевизору будем тебя смотреть!
– Это еще почему?
– Ну как же – в обнимку с товарищем Уго Чавесом.[2]
У Ерофея глаза лезут на лоб:
– Не дай бог!
– А что такого? – с энтузиазмом восклицаю я. – Ты как доберешься до Каракаса[3] – сразу же на трибуну, и там… – Я сжимаю кулак и энергично встряхиваю им над головой. – Эль пебло унида-а-а[4]!!!.. Ну, а венесуэльские трудящие, естественно: У-у-у!.. У-у-у!.. – и значит, текилу – по стаканам. Нельзя ж без текилы, когда человек так пламенно говорит… А как допьют, построишь их в колонну и – на Вашингтон. Пора уже, все – добавляю я проникновенным голосом. – Опять же, камарада Ортега подтянется, камарада Моралес
