Непокоренная | страница 3



– Послушайте, Громов, добавил Косицкий, уже закрывая люк, – дней через десять я, постараюсь вернуться… и не один!

Машина как будто вздохнула, всплыла над синими мхами, над маревом алицы, покачиваясь, скользнула над палаткой, зависла на миг над кустарником… и, подернувшись дымкой, растаяла в воздухе.

Громов остался один, но не двинулся с места, неожиданно вспомнив слова, которые слышал мальчишкой. Незнакомая женщина кричала когда-то над маленьким гробиком: «Пустите меня в могилку! Положите меня рядом с доченькой! Я буду за ней ухаживать!» Вот какой страшной явью обернулась теперь для него эта чужая мольба!

Аллигатор лежал на спине. Его гладкое брюхо лоснилось, как у жабы. Длина животного вместе с хвостом составляла не больше трех метров. Лапы – ласты были прижаты к морде, словно глупыш прикрывался.

Старик подошел к неподвижному телу и, поборов омерзение, коснулся ладонью холодного влажного брюха… Под рукой что-то вздрогнуло; пробежала живая волна… и послышался стон. Жив, значит. Но, возможно, контужен…

Глупыш встрепенулся, заерзал, попробовал, опираясь на ласты и хвост, повернуться на брюхо… но сил не хватило. Отдохнув немного, двупалая ящерица повторила попытку. Громов схватился за ласт и помог глупышу опуститься на брюхо. Животное приподнялось на ластах, вытянув серую морду и тут же со стоном уткнулось в мох.

Так вот отчего их зовут глупышами, подумал старик, разглядывая пустые, будто прикрытые матовой пленкой глаза. Спину рептилии покрывали твердые складки, гребнем идущие от затылка к хвосту. Громов коснулся ладонью зазубрин на хребте и ощутил под рукою дрожь… Так дрожит человек от ужаса и возбуждения.

Бедняга, подумал старик, совсем ему, видимо, плохо. Он ведь никому не мешал! Когда же избавимся мы от детской привычки палить при первом удобном случае? Но ведь и Павлик здесь тоже никому не мешал!..

Нина выросла на зеленой равнине, где вольно пасутся стада, а воздух – как мед с молоком… Погибла вдали от родного простора в горном ущелье при взрыве реактора. Но от этой мимолетно сверкнувшей жизни успела зажечься еще одна жизнь – жизнь Громова-младшего, Павлика. Он многое унаследовал от матери, а среди многого и милый каприз – обожание «белого чуда равнин».

Сжав ладонями голову. Громов тихо застонал, вдруг представив, как живого, сына своего, мальчика в веснушках и с капельками молока на губах… Очнувшись, заметил, что идет к палатке. А стон все длился… Но стонал не Громов, а тот, кто остался сзади. Вспомнив о рептилии, человек возвратился к действительности. Глупыш, поднявшись на ластах, издал приглушенный вопль и снова уткнулся в мох.