Голос Яковлева по телефону звучал совсем молодо, хотя интонации стали помягче, а речь – выжидательнее и хитрее. Удивительно, что при этом он так и не понял, чего она добивалась, жалуясь, что Сережа не может найти себе постоянное место работы. Евгений Григорьевич уверял ее, что, напротив, – доволен Владимиром: «Мальчик ищет себя и это прекрасно! И с Варварой ему повезло – на редкость милая девочка!» От этих приторных слов Марине Васильевне сделалось тошно, а он продолжал говорить: «Представляешь, она мне призналась: „Я верю в Володю? Он не такой, как другие! Он – чудо!“»
– Кошачий бред! – возмущалась Марина Васильевна. – Ты считаешь нормальным, что парень сидит у жены на шее?
– Я так не считаю, – ответил бывший супруг. – Но это уже позади. Мальчик трудится у себя в институте…
– В KБ со студентами, что ли! – переспросила она. – От нечего делать ерундой занимается?
– Ну не скажи! Я беседовал с ректором. Там о Володе хорошего мнения: Бюро себя оправдало. Да и ставка нашлась – для начала неплохо. Главное, чтобы работа была по душе.
– Ну раз «по душе» – то уже баловство! – заключила Марина Васильевна и бросила трубку.
Случилось так, что в одно воскресенье родители Вари заманили сватью на дачу. Ехать ей не хотелось, но сын уломал: «Они очень милые люди. Ей богу! Сама убедишься. Поедим!» Если бы только он знал, чем для матери обернется поездка. На даче она постаралась не видеть обилие хлама: давно убедилась, что люди забыли Порядок. И речь новых родственников-гуманитариев была до того «захламленной», что Марина Васильевна быстро теряла нить мысли, раздражалась и утомлялась от «пиршества слов». Когда получила возможность сходить покурить, – решилась чуть-чуть прогуляться.
Она углубилась в лесок. Было жарко. Парило. Запахи лета, слегка одурманивая, напоминали Марине Васильевне пионерские годы с походами и барабанными маршами. Прежняя девочка в ней давно умерла: людям свойственно умирать многократно, незаметно, без праха, становясь постепенно другими, сохраняя в себе только смутные знаки, звуки и запахи – неуловимые образы прожитых лет.
Лесная тропа поднималась к обрыву над Москвою рекою. Бор дремал, убаюканный собственной музыкой: шорохом, вздохами крон, пересвистом пичуг, тихим скрипом стволов, «перестрелкою» сучьев – все наполняло покоем, все усыпляло. Марина Васильевна шла то по мху, то по залежам высохшей хвои. Докурив сигарету, она потянулась за новой, когда неожиданно кроны над ней покачнулись…
