Обернувшись, Владимир Владимирович узнал старика Григорьева, двадцать лет добивавшегося чтобы признали открытие и заслужившего в связи с этим прозвище «долболоб». Когда, наконец, признали (от старости оппоненты его либо вымерли, либо ушли на покой), миновав кандидатскую, – он получил степень доктора и, потеряв интерес к науке, превратился в администратора.
– «Математический аппарат» еще работает? – двусмысленно ухмыльнувшись, спросил Григорьев.
– А ваш? – подыграл Пляноватый.
– Увы… И давно… – состроил гримасу старик и, поддернув штаны, гордо вынес матерую голову из прокуренной комнаты.
И тут влетел Федькин, хлюст в серой тройке – униформе референтов-помощников.
– Ты где пропадал? Я звоню! По всему институту ищу! Я же предупреждал: кровь из носа, сегодня же реферат должен быть у меня!
Ты из мертвого вытянешь… – вздохнул Пляноватый, доставая из папки листы. – Вот, смотри.
– Дай сюда! – вырвал Федькин. – «Гора с плеч»! Бывай! Тороплюсь!
Вместе с Федькиным и страничками реферата, казалось, исчезли последние силы.
– Скорее всего, я напрасно старался, и эта «Туннельность» – еще преждевременнcть… Или уже опоздала.
Анна Петровна худела, слабела день ото дня, а когда обратилась к врачу, оказалось, что время упущено, что его уже почти не осталось. Навещая больную, Марина Васильевна не могла побороть ощущение, что само пребывание в онкологической клинике должно действовать, как приговор. Но Анна Петровна и здесь суетилась. точно надеялась выкарабкаться, и волновалась, как там Иван без нее.
С каждым разом Марина Васильевна видела новые признаки близкой развязки. Все чаще Анна Петровна глядела подстреленной птицей, каменея от боли, потрясенная несправедливостью происходящего с ней, как бы спрашивая одними глазами: «За что? Кому я сделала плохо?» А дождавшись фонтанчика из «милосердной иглы», – уходила в «свой домик», тихо стонала, и облизывая пересохшие губы, шептала что-то невнятное. Когда Марине Васильевне разрешили дежурить возле больной, она многого насмотрелась. Поразил ее молодой человек, тянувшийся ртом к вентилятору. Он, казалось, хотел запихнуть в никудышные легкие еле видимый венчик стремительных лопастей и так шарил глазами, как будто и ими ловил ускользающий воздух. Женщина видела синих отекших людей и совеем молодые свежие лица с налетом больничной тоски: эти люди, должно быть, уже ко всему притерпелись и, собираясь на лестнице или в больничном саду, с такою же страстью обсуждали болезни, с какою здоровые говорят про футбол и хоккей. Каждый старался зачем-то представить свое положение в самом трагическом свете, хотя про себя был уверен, что он-то уж как-нибудь выкарабкается, а вот его собеседник, бедняга, – уже не жилец.
