– «Возвращается»?! Как и когда?
– Пока что не знаю, – бодро ответил приятель. – Надеюсь, она мне даст знать.
– По почте? Письмом, телеграммой? – я чувствовал, что теряю терпение.
– Может быть, почтой… – Он не настроен был спорить.
– Что ж, подождем, – кончил я разговор и простился. Росло раздражение, но не Нодаром одним – вообще все участники затянувшихся браков возмущение меня. Терпя миллион неудобств, они были не в состоянии разорвать бесполезные узы. Я презирал шарлатана-врача, углядевшего в здравомыслии признак жестокости. Мне хотелось смеяться над ханжеством, над погрязшими в сентиментальности олухами.
У меня созрел план, и дня через два, решив действовать, я проехал на электричке до Дарзини, и оттуда дал телеграмму Нодару всего из трех слов: «Возвращаюсь встречай Бирута». Но по дороге домой неожиданно пожалел о содеянном. Я не тревожился, что найдут отправителя: бланк заполнил другой человек; я был в темных очках, в парике, с накладными усами, и приемщице меня не узнать… Однако достаточно, что я сам это знал, а пакостить исподтишка – не мой стиль…
Минут через сорок вернулся на почту… Но – поздно: моя телеграмма ушла. Предчувствуя шквал телефонных звонков, не решился ехать домой, прокатился до Юрмалы и нагрянул к сестре. Под банальным предлогом: «установилась погода, и хотелось бы подышать морским воздухом» – испросил разрешения провести у нее пару дней. Таскался по берегу, вместе с другими до одури меря шагами сырую полоску под шелест прибоя. Но скоро обрыдли цепочки людей, одержимо бредущих у вспененной бровки. Хотелось забраться подальше от всех… И на утро я прикатил в Лесопарк, взял моторку из эллинга, через Киш-озеро вышел в протоку, оттуда – в главное русло Двины и – в Залив. Гнал на север, вдоль «дикого» пляжа. Свернул в устье Гауи, и потихонечку двигался против течения. Выбирая места побезлюднее, ночевал под брезентовым пологом: лодка мой второй дом. Ловил рыбку, сколько ловилось. Грелся на солнце, когда оно было.
В общей сложности я провел на реке три недели и забыл бы уже о своей телеграмме, если бы не возвращался упорно к мысли о том, что обидеть Нодара, в его состоянии, – то же самое, что обидеть больного ребенка… Но это не значило, что меня безнаказанно можно «выгнать взашей»! «И плевать я хотел, что ему тяжело! Сам, в конце концов, виноват!»
Когда больше не мог оставаться в неведении, попросил знакомого аборигена присмотреть за моторкой, поездом добрался до Риги и, не заезжая домой, помчался к приятелю. Отдышавшись у двери, готовый уже ко всему, придавил аккуратно «таблетку» звонка.
